8 февраля в преддверии Дня дипломатического работника Посол России в РК Г.В.Зиновьев вместе с сотрудниками Посольства, аппарата военного атташе и Торгового представительства России посетили место расположения бывшей Русской императорской миссии в Сеуле.
Это здание было построено в 1890 году по проекту русского архитектора А.И. Середина-Сабатина и подверглось разрушению в годы Корейской войны 1950-1953 гг. До сегодняшних дней сохранился лишь фрагмент здания – смотровая башня, которая является объектом исторического наследия РК. Недавно корейские власти завершили ее реставрацию.
В своем выступлении посол Зиновьев напомнил, что «в 1896-1897 гг. именно в Русской миссии нашел защиту корейский король Кочжон, что стало важным шагом к укреплению и стабилизации его власти в тех непростых условиях. Это подтверждает важную и конструктивную роль России на Корейском полуострове, которую наша страна сохраняет и по сей день».
Но история пребывания корейского государя в русской миссии весьма интересна, отчего в США и РК этот период нередко используют для антироссийской пропаганды.
В 1864 г. правителем Кореи стал молодой ван Кочжон, в правление которого Корея оказалась на пересечении интересов четырех сверхдержав: Китая (традиционный сюзерен), России и Японии (ближайшие соседи, не без оснований рассматривавшие Корею как стратегический плацдарм в грядущем региональном соперничестве) и Соединенных Штатов, также имевших в Корее свои интересы. Сам Кочжон был правителем безвольным и консервативным, в отличие от своей честолюбивой жены. По умению обеспечить власть себя любимой Королева Мин могла поспорить с Серсеей Ланнистер, хотя что она сделала не для себя, а для страны, — вопрос дискуссионный.
Двор был против любых реформ, ограничивающих его всевластие, и ориентировался на Китай, отчего сторонники реформ, с учетом фракционной борьбы, ставили на иные страны, в первую очередь Японию, которая в ходе японо-китайской войны 1894-1895 гг. одержала быструю победу. Согласно Симоносекскому договору 1895, обе державы признали независимость Кореи, но Япония оставила за собой преимущественное право управления страной. Так Китай утратил способность оказывать влияние на корейские дела, и у власти в Корее при поддержке Японии оказались реформаторы.
В ходе так называемых «реформ года Кабо» был официально введен корейский государственный флаг с изображением Великого Предела и четырех триграмм (нынешний флаг Республики Корея), созданы новая государственная структура по европейскому образцу, новая армия, введены школы европейского типа. Были отменены дворянские привилегии, конфуцианская практика государственных экзаменов чиновников, пытки, рабство (в конце XVIII в. свыше 35 % населения были рабами), передвижение чиновников в паланкинах и практика наказания всей семьи за преступление, совершенное одним из ее членов.
Однако честолюбивая королева Мин не желала быть заложницей японцев и бросилась в объятия России, которая была обеспокоена усилением Японии и предприняла ряд дипломатических шагов, направленных на ее ослабление (т.н. Трехсторонняя интервенция вместе с Францией и Германией). В правительственных кругах начали набирать силу прорусская и проамериканская фракции.
Опасаясь утраты всех политических завоеваний, 8 октября 1895 г. японцы организовали налет на дворец, и королева была убита. После этого японцы провели второй блок реформ, отличавшийся более быстрыми темпами и более силовыми методами. Так, 30 декабря 1895 г. был обнародован указ об обязательной стрижке волос и запрещении носить традиционные прически, который наносил очень сильный удар по традиционному корейскому самовосприятию.
Но 11 февраля 1896 г. под влиянием членов прорусской и проамериканской партий Кочжон бежал из дворца и укрылся в российской миссии в Сеуле, где провел почти год, до марта 1897 г. Государь и его сын прибыли в миссию в закрытом паланкине переодетые в женское платье. На следующий день после бегства Кочжон отменил указ о стрижке волос и назначил премьером члена прорусской партии.
В западной историографии бегство Кочжона в русскую миссию называют похищением, и приравнивают его к убийству королевы Мин, заявляя, что речь идет о равнозначном грубом вмешательстве во внутренние дела страны. Во многом эти теории строились под давлением требований времени, особенно – в связи с появлением советских войск в Корее после окончания второй мировой войны, когда на фоне советско-американского противостояния надо было подчеркнуть извечную агрессивность России по отношению к Корее.
Однако это не так. Вскоре после убийства королевы Кочжон писал Николаю II: «Шайка изменнических корейских чиновников при участии японских войск составила преступный заговор и произвела государственный переворот. Королева была убита, и я сам имею основание опасаться за свою жизнь. Я вновь с полным доверием обращаюсь к Посланнику Вашему господину Веберу за помощью. Ныне ни одного дня нельзя поручиться, что в Корее не произойдёт ещё какой-нибудь переворот. Поэтому телеграфирую, надеясь, что по телеграфу же Вашему Посланнику будет угодно прибегнуть к военной силе для моей охраны».
20 января 1896 г., Кочжон, через доверенное лицо, уведомил российских дипломатов, что «положение для него лично становится критическим», ибо он находится между прояпонскими силами, которые контролируют дворец, и бунтовщиками-традиционалистами.
2 февраля 1896 г. Кочжон передал российским дипломатам очередное письмо, в котором говорится следующее: «Меня неотступно окружает шайка изменников. В последнее время перемена прически по иностранному образцу стала вызывать восстания. Изменники могут воспользоваться этим случаем, чтобы погубить меня и моего сына. Вместе с наследником я намерен бежать от ожидающей меня опасности и искать защиты в русской миссии. Другого средства спастись у меня нет».
Позднее Кочжон объяснял обстоятельства своего бегства в русскую миссию так: «Король – оплот и защита своего народа. Нет короля, и народ беззащитен. Поэтому я должен дать объяснение, почему я покинул дворец. Главная причина, почему я вместе с наследником укрылся в русской миссии, та, что я боялся, как бы не произошло какой-нибудь смуты при аресте изменников … После этого кажется лишним объяснять более подробно, почему и куда я переселился»[1].
Более того, такое «похищение» невозможно было сделать против воли правителя: в течение нескольких ночей подряд из дворца для обмана бдительности часовых вывозили фрейлин в сторону российского посольства, так что когда вместо фрейлины везли переодетого в женское платье Кочжона, никто не заподозрил подвох.
Исторические документы неопровержимо свидетельствуют о том, что хотя в русской миссии государю не могли обеспечить уровень комфорта, равный дворцовому, он не находился в миссии на положении униженного заложника. Известно также, что русские дипломаты сами настаивали на том, чтобы король покинул миссию, — хотя бы потому, что это стесняло их собственную жизнь. Однако Кочжон не хотел возвращаться во дворец, оттягивая переезд, и ссылаясь на незавершенность сооружения нового дворцового комплекса.
Из многочисленных донесений российского поверенного в делах или финансового советника видно, что позиция российских дипломатов не отличалась особенной агрессивностью, и вану скорее давали советы, чем давили на него. Более того, даже находясь в миссии, Кочжон продолжал общаться со своими американскими друзьями, являясь больше японофобом, чем русофилом. Более того, костяк прорусской партии в Корее состоял из бывших членов прокитайской группировки, которая просто нашла себе нового сюзерена после того, как из-за поражения в японо-китайской войне 1894-1895 гг. Китай выбыл из игры. До этого времени никто из них не выказывал особенно сильных прорусских настроений.
Между тем, пока Кочжон находился в русской миссии, Токио и Санкт-Петербург пытались договориться: 9 июня 1896 г. был подписан так называемый Московский протокол Лобанов-Ямагата, который окончательно закрепил формальное равенство японских и российских интересов. С точки зрения российских историков, ситуация лишала Японию преимуществ, которые она обрела после японо-китайской войны 1894-95 гг., и откладывала закабаление Кореи Японией, случившееся после проигранной войны 1903-1905 гг.
Конечно, позиции Российской империи в Корее в этот год были сильнее, чем позиции иных стран. Важной деталью отношений между двумя странами на тот момент была отправка в Россию на коронацию императора Николая II корейской дипломатической миссии во главе с Мин Ён Хваном. После торжеств состоялись переговоры, на которых корейская сторона якобы передавала российскому правительству просьбы объявить протекторат России над Кореей. Однако Россия не могла пойти на подобные кардинальные шаги. Даже охрана короля русскими караулами в самом дворце показалась Петербургу несовместимой с принципами корейской независимости и способной вызвать явное неудовольствие других держав.
Обученный русскими инструкторами батальон Королевской Охраны производил хорошее впечатление, хотя и команды, и даже строевые песни там были русскими. Более того, постоянное получение жалования полностью и в срок произвело среди корейских солдат фурор.
Тем не менее, даже сами российские офицеры отмечали, что «батальон Королевской Охраны в случае нападения на дворец оправдает свое наименование, но в то же время было бы странно рассматривать этот батальон, существующий менее года, как часть, могущую иметь серьезное боевое значение в поле».
Так что, из-за отсутствия кадровых офицеров полномасштабной воинской частью или основой для армии нового типа батальон охраны дворца быть не мог, да и планов подготовки полевой армии у России не было. Речь шла о программе-минимум, нацеленной на то, чтобы предотвратить инциденты типа убийства королевы Мин.
Коммерческий агент в Корее К. Алексеев, выполнявший функции финансового советника, весьма красочно описывает ситуацию, с которой столкнулся при попытке наладить финансовые дела страны: «полнейшее безначалие, дикий хаос, обычный для каждого корейца подкуп». Крали, по словам Алексеева, все, и японский посланник открыто говорил Алексееву, что после его ухода все, что он собрал для казны, будет расхищено. Тем не менее, Алексеев сумел привести финансовые дела страны в относительный порядок.
Таким образом, даже в период, когда влияние России в Корее, казалось бы, было максимальным, речь не шла о попытке закабаления, и этому есть несколько причин. Во-первых, неуспеху России способствовали интриги американцев и англичан, а также личные интересы многих военных и чиновников, для которых проводимая политика была ударом по их личным корыстным интересам.
Во-вторых, корейские националисты и поддакивающие им зарубежные авторы любят рассуждать о российской угрозе «с геополитической позиции», но инструкции МИД четко говорят о том, что никаких планов относительно аннексии Кореи и включения ее в состав Российской империи у Санкт-Петербурга не было. Россия стремилась не столько захватить эту страну, сколько обрести в регионе незамерзающий порт (причем необязательно именно в Корее) плюс — не допустить, чтобы там закрепились японцы.
Вообще, в российской политике на Дальнем Востоке были две точки зрения на то, где Россия должна закрепляться. Первая считала, что опираться нужно на Маньчжурию, развивая ее посредством строительства КВЖД. Вторая уделяла большее внимание Корее, но после того, как 15 (27) марта 1898 г. Россия взяла в аренду, а фактически аннексировала Порт-Артур, интерес Петербурга к Корее несколько снизился.
Возвращение Кочжона из миссии случилось благодаря деятельности «Общества Независимости» (1896-98 гг.), духовный лидер которого, Со Чжэ Пхиль активно выступал против русского влияния. Таким настроениям было несколько причин. Во-первых, с точки зрения борьбы фракций Общество независимости стоит считать проамериканской группой, естественно сдерживающей российские интересы.
Во-вторых, двор ориентировался на Россию потому, что из всех оставшихся кандидатов в сюзерены Российская Империя наиболее подходила традиционалистам, — абсолютная монархии, сохраняющая старую структуру общества, включая сословные привилегии[2], в то время как Общество выступало за продолжение реформ.
С февраля 1897 г., после приглашения на службу русского финансового советника и военных инструкторов члены Общества устраивали сидячие митинги и бомбардировали двор антирусскими петициями: «Если вы, как правитель страны, не будете жить в (вашем) дворце, а продолжите находиться в иностранной миссии, это не только станет пятном на вашей репутации, но и приведет к тому что иностранцы будут презирать нас»[3].
К февралю 1897 г. отношения Кочжона с русскими окончательно ухудшились, и, не дав даже прощальной аудиенции, он «съехал» из русской миссии, хотя планировал оставаться там до весны.
Из переписки посла Шпейера с министром иностранных дел Н. Н. Муравьевым видно, как болезненно был воспринят отход короля от пророссийских позиций, но, по словам Муравьева, «непосредственное вмешательство в различные отрасли управления страны никогда не составляло нашей задачи». В письме Шпейеру от 19 февраля 1898 г. Муравьев предлагал впрямую запросить вана о том, какой позиции он придерживается, и если российская помощь в лице дворцовой охраны, инструкторов и финансового советника представляется ему лишней, принять меры. В ответной телеграмме от 28 февраля Шпейер предлагал занять российскими войсками северные провинции Кореи по линии Пхеньян — Вонсан, «иначе мы не можем надеяться выйти с честью из нынешнего затруднительного положения»[4].
Муравьев, однако, пояснил, что «спускать флаг и занимать северные провинции совершенно не входит в виды нашего августейшего монарха». «В высочайшие предначертания государя императора не входит мысль о занятии Северной Кореи нашими войсками, что было бы явным нарушением неоднократно провозглашенного нами принципа независимости этой страны, ограждение коей составляло нашу постоянную заботу». Но раз Корея считает, что достигла того уровня самостоятельности, который позволит ей обойтись без советников, так тому и быть, но «счеты с корейским правительством следует покончить»[5]. 19 марта 1898 г. финансовый советник и военные инструктора покинули Сеул.
Таким образом, Россия не строила каких-либо планов относительно аннексии Кореи и включения ее в состав Российской империи. До определенного времени считалось, что Корея не стоит конфронтации с Китаем и иными дальневосточными державами, а когда по итогам трехсторонней интервенции Российская империя приобрела незамерзающий порт Порт-Артур, ценность Кореи для нее снизилась еще больше, поскольку главная региональная геополитическая цель была выполнена. С другой стороны, и корейский двор занимал не столько прорусскую, сколько антияпонскую позицию. Проверить это можно, задав себе вопрос: «Проводил ли государь пророссийскую политику, когда у него была возможность выбора?». Кочжон пытался найти себе нового сюзерена и защитника, при этом выбирая страну, чей государственный строй в наименьшей степени подвигал бы Сеул к структурным переменам. В этом контексте определенные русофильские настроения консерваторов были связаны с тем, что Россия, как абсолютная монархия, где сохранялись сословные привилегии, была гораздо более предпочтительным сюзереном, чем США (республика) или Япония (конституционная монархия), даже если вынести за скобки факторы, связанные с исторической памятью и напряженностью японо-корейских отношений в прошлом.
Константин Асмолов, кандидат исторических наук, ведущий научный сотрудник Центра корейских исследований Института Китая и современной Азии РАН, специально для интернет-журнала «Новое Восточное Обозрение»
