Сегодня Китай входит в список важных внешнеэкономических партнеров практически для подавляющего большинства стран мира. И это естественно с учетом уровня научно-технологического и промышленного прорыва КНР в начале ХХI в. В этой связи турецко-китайские внешнеэкономические связи вполне объяснимы и соответствуют целевым устремлениям Пекина в рамках их геоэкономической стратегии «Один пояс – один путь».
Китай, товарооборот которого в минувшем 2022 г. составил 6,3 трлн долл. США, использует свою стратегию «Один пояс – один путь» не только в качестве крупного геоэкономического проекта, суть которой сводится к формированию новых альтернативных коммуникаций по вывозу произведенных в Поднебесной товаров на внешние рынки (прежде всего, на рынки финансово благополучных стран АСЕАН, ЕС и США), но и для реализации масштабной геополитической цели установления масштабного контроля за рядом регионов и слабых по мощи стран посредством экономической привязки к своим товарам и инвестициям. Китай, учитывая печальный опыт СССР, вместо экспорта коммунистической идеологии и советского вооружения пока что небезуспешно для себя использует экспорт китайских товаров и кредитов.
К тому же, политика Пекина по формированию альтернативных сухопутных коммуникаций в Евразии по обеспечению эффективного выхода китайских товаров на европейский рынок вряд ли сочетается с названием «Один пояс – один путь». Ибо КНР предпочитает установление контроля над рядом маршрутов транспортных коммуникаций с историческим названием «Шелковый путь», а также с новыми адресатами.
Так, из-за жестких и масштабных антироссийских экономических санкций со стороны коллективного Запада из-за российско-украинского кризиса, Китай вынужден искать альтернативные выгодным ему через территорию РФ маршруты в те же страны ЕС. В этой связи Пекин ориентируется на соседние республики Центральной Азии, каспийский бассейн, страны Южного Кавказа и Турцию, как наиболее предпочтительный российскому маршруту путь. Соответственно, нет предмета «один путь», ибо их «несколько»…
Выгодное экономико-географическое положение современной Турции (а в прошлом Османской империи) на стыке трех континентов (Азии, Европы и Африки) традиционно повышает значимость данной страны в системе мировой торговли и в вопросах военной стратегии. Исторический «Шелковый путь» пролегал и через территорию османского государства. В то же время отрезок маршрута от Китая до Европы через Турцию проходит через ряд более слабых по своей экономической и военной мощи стран, что создает для Пекина возможность установления долговременного контроля над местными режимами.
Однако взаимоотношения Турции и Китая, несмотря на географическую удаленность данных стран, определяются не только вопросами экономики и торговли. Исторически «тюркские приливы и отливы» создавали немалые проблемы для Китая, наследием которых можно считать Синьцзянь-Уйгурский автономный район (СУАР) на северо-западе КНР с населением более 26 млн чел., где уйгуры составляют почти 47% от общего числа (а вместе с казахами, киргизами, узбеками и татарами превышают нетюркское население данной автономии).
СУАР – это самая большая по площади (1664897 км²) административно-территориальная единица современного Китая, которая составляет шестую часть КНР. При этом данная тюркская автономия граничит с такими тюркскими странами, как Монголия, Казахстан и Кыргызстан, а также индийской территорией Ладакх, контролируемой протурецким Пакистаном. Соответственно, Пекин в 1990-х гг. отмечал попытки различных турецких радикальных центров пантюркистской (пантуранской) и исламской направленности, контролируемых МИТ, оказывать идейно-политическое (фактически сепаратистское) воздействие на уйгурское население СУАР.
Подобная перспектива создает для Китая серьезные внутриполитические проблемы экстремизма и сепаратизма, отвлекает силы и средства на их жесткое подавление, что подрывает авторитет КНР на международной арене.
Синьцзянь был завоеван китайцами в I в. и присоединен к империи Хань, а уже с VI в. при участии Тюркского каганата начинается активная тюркизация данного региона. В древности по этой территории проходил и «Великий шелковый путь». В разные периоды истории Синьцзянь то входил в состав китайских империй (в частности, Хань, Тан и Цин), то выходил. В новое время (в частности, в 1928–1942 гг.) на территории Синьзяня существовала Восточно-Туркестанская Исламская Республика (ВТИР), которая с 1933 г. во главе с Шэн Шицайем активно сотрудничала с СССР. Фактически смена режима в ВТИР произошла благодаря помощи Советского Союза в подавлении мятежа белогвардейцев. Однако местный правитель в 1942 г. перешел на сторону нацистской Германии, что и определило последующее отношение Москвы к судьбе Урумчи. В частности, благодаря Советскому Союзу Синьцзянь в 1949 г. после победы китайской компартии над гоминьдановским режимом вошел в состав КНР, а 1 октября 1955 г. в составе КНР был образован СУАР.
В 1990-х гг. практически все правительства Турции поддерживали уйгурский сепаратизм, нередко турецкие спецслужбы использовали уйгурских радикалов в локальных конфликтах с отражением турецких интересов (включая и на территории России в северокавказском регионе). В июле 2009 г. волнения в Урумчи привели к очередному жестокому подавлению местных протестов со стороны Пекина, что вызвало эмоциональную критику правительства Р. Эрдогана. Последний даже назвал действия китайских властей в отношении уйгур геноцидом, что вызвало резкую реакцию Пекина с требованиями извинений.
В отношении уйгурского населения СУАР Пекин с 2014 г. стал проводить активную ограничительную политику (в частности, включая создание спецлагерей, установление GPS-датчиков на транспортные средства). Пекин под видом активного строительства стал массово переселять в СУАР ханьцев из других регионов КНР для изменения этнографии региона. В марте 2021 г. Европарламент впервые ввел санкции в отношении КНР из-за преследования местных уйгур.
Подобная политика КПК стало неким ответом на попытки внешних сил, подогреваемых пантюркистскими и панисламистскими силами в той же Турции, экспортировать в СУАР идеи тюрко-исламского единства и возрождения проекта Туран. Естественно, подобная жесткая практика Пекина не могла не вызвать политическую критику со стороны правительства Реджепа Эрдогана, выступающего за интересы единства тюркского мира, а также ряда стран Запада (США и Европы) – якобы «защитников принципов демократии и прав человека». Однако в скором времени Анкара изменила тактику отношений с Пекином и отказалась в публичном пространстве от какого-либо вмешательства во внутренние дела КНР.
Оценивая возрастающую экономическую и военно-политическую мощь Китая, президент Турции Р. Эрдоган решил наладить активное торгово-экономическое партнерство с КНР, а все вопросы относительно СУАР перевести в плоскость этнокультурных отношений и экономического содействия по улучшению социального положения тюркского населения Китая.
В итоге, если в начале 2000-х гг. объем китайско-турецкой торговли составлял около 1 млрд долл. США, то к 2018 г. он уже вырос до 23 млрд долл. США. В последующем пандемия и различные локдауны внесли свои коррективы в китайско-турецкие торгово-экономические отношения, но сейчас ситуация стала меняться к новой активности. В 2021 г. Китай с долей 11,8% (32 млрд долл. США) стал крупнейшим торговым партнером Турции по импорту товаров.
Треть внешнеторгового дефицита Турции приходится на Китай (более 55 млрд долл. США). Пекин стал поддерживать крупные турецкие инфраструктурные проекты. Например, китайским компаниям принадлежит 65% контейнерного терминала Kumport в Стамбуле, 51% моста имени «Султана Селима Явуза» в Босфоре, китайская компания Huawei контролирует более 30% технологических систем на турецком рынке, а ZTE приобрел в 2016 г. 48% телекоммуникационных средств турецкой компании Netaş. В 2015 г. Анкара присоединилась к китайскому проекту «Новый шелковый путь» – «Железный шелковый путь / Средний коридор» (то есть путь из Китая в Европу через Турцию). За время реализации данного проекта Турция уже получила от КНР 5 млрд долл. в качестве выгодных инвестиций. С 2016 г. Пекин и Анкара ведут переговоры о строительстве новой АЭС в европейской части Турции.
Китай кредитует в основном энергетические и транспортные проекты в Турции, экспортирует производственное оборудование, инвестирует строительный рынок (за счет чего стоимость кв.м в Турции растет). Все это является неким «спасательным кругом» для экономики Турции (особенно в условиях финансового кризиса и девальвации турецкой лиры). Во многом благодаря китайскому импорту и инвестициям экспорт Турции по итогам 2022 г. достиг исторического максимума 254,2 млрд долл. США. По планам президента Р. Эрдогана Турция должна войти в десятку мировых лидеров экспорта товаров. Преимущественно экспорт производственного оборудования из Турции приходится на финансово благополучную Германию, основу же данного экспорта составляет турецкий импорт из Китая.
Все это позволяет сделать вывод, что Китай занимает ключевое место в структуре торгового оборота Турции, позволяет сохранить дееспособность турецкой экономики, создает новые перспективы роста реэкспорта товаров в те же страны ЕС, в том числе в транзите китайских товаров через туркменский порт Туркменбаши, каспийский бассейн и железную дорогу Баку – Тбилиси – Карс. В новых проектах турецко-китайского транзитно-коммуникационного сотрудничества входит перспектива расконсервации Мегринского транспортного коридора в Армении, что значительно сократит время трафика товаров из Китая в Турцию и Европу.
В плане сглаживания «острых углов» во взаимоотношениях между Китаем и Турцией в мае 2019 г. турецкий парламент ратифицировал соглашение об экстрадиции, что позволило Анкаре в июне того же года получить от Пекина выгодный кредит в 1 млрд долл. США. Китайские инвестиции фактически помогают укреплению независимого положения Турции от диктата Запада, а также сохранению власти Реджепа Эрдогана с концепцией возрождения «сильной Турции» в многополярном миропорядке.
Таким образом, Китай в отношениях с той же Турцией укрепляет статус основного инвестора и кредитора, что позволяет расширить экономическую экспансию и оказывать политическое влияние на ту же Анкару. Турция вынуждена считаться с реалиями экономического лидерства Китая, в той же Центральной Азии не сбрасывать со счетов географическое соседство КНР с тюркскими республиками и внешнеэкономическую зависимость последних от Пекина (например, внешний долг этих стран перед КНР варьирует от 10 до 60%). Транзитное сотрудничество Турции с Китаем в рамках проекта «Великий шелковый путь» позволяет Анкаре интегрировать в одну систему торгово-экономических отношений и коммуникационных связей постсоветские страны Центральной Азии и Южного Кавказа.
Несмотря на ревностное отношение Турции к факту активного ирано-китайского сотрудничества (в частности, соглашение Пекина с Тегераном сроком на 25 лет по инвестированию на сумму более 400 млрд долл. энергетических и инфраструктурных проектов в Иране), Анкара понимает свою географическую значимость в китайской стратегии «Один пояс – один путь» с учетом пространственного выхода в Европу и к четырем морям. Все это и создает особенности турецко-китайского экономического партнерства.
Александр СВАРАНЦ, доктор политических наук, профессор, специально для интернет-журнала «Новое Восточное Обозрение».