В последние два-три месяца ведущие мировые СМИ обращают внимание на “ожидаемое вскоре” подписание КНР и Ираном некоего двустороннего документа под (условным пока) названием “Торгово-военное партнёрство”.
New York Times утверждает, что обладает “18-страничным проектом” данного документа. Что вполне может быть, с учётом того, что сама тема упомянутого партнёрства является предметом нескольких переговорных актов последнего времени между министрами иностранных дел КНР и Ирана, проводившихся как в ходе личных встреч, так и в “удалённом” формате.
На сайте МИД КНР приводится основное содержание одной из таких видеоконференций (состоявшейся 24 июня) между министрами М.Дж. Зарифом и Ван И, посвящённой, насколько можно понять, согласованию различных элементов будущего документа. В начале июля тот же М.Дж. Зариф заявил, что его разработка “близится к завершению”.
Отметим, что сам этот процесс был инициирован во время переговоров в Тегеране Председателя КНР Си Цзиньпина с иранским коллегой Х. Роухани, состоявшихся в январе 2016 г. С полным текстом принятого тогда “Совместного заявления” можно ознакомиться здесь.
Укажем на радикальную значимость (гипотетического) подписания ирано-китайского “Торгово-военного партнёрства” для развития ситуации, прежде всего на Большом Ближнем Востоке. Отметим, однако, что всё происходящее в ББВ встраивается в более широкий политический пазл, процесс формирования которого на пространстве региона Индийского и Тихого океана (а также в мире в целом) происходит на наших глазах. На указанную “встроенность” НВО обращало внимание в связи с обсуждением мотивов убийства в январе с. г. генерала К. Сулеймани.
Ключевым же элементом данного процесса становится комплекс отношений между США и КНР, которые приобретают всё более конфронтационный характер.
Непосредственно же в ББВ весьма заметно присутствие других крупных мировых игроков, прежде всего РФ, Индии, Японии, ЕС. И конечно, на ситуацию в данном “подрегионе” влияют “местные” значимые страны, такие как Израиль, Иран, Королевство Саудовская Аравия, Пакистан, Турция.
Для относительно случайного наблюдателя за событиями в ББВ общая картина происходящего здесь смотрится как полный хаос. Несомненным представляется одно: неизбежность её постепенного “упорядочивания”, которое станет следствием, в первую очередь, возрастания роли упоминавшегося выше фактора обострения отношений между двумя ведущими мировыми державами.
Создаваемое последними поле растягивающих напряжений уже трансформирует ситуацию в ББВ в сторону: “хаоса меньше — порядка больше”. При этом у местных обитателей (они же “полноправно-независимые члены мирового сообщества”) резко снижается свобода выбора в вопросе направления движения. Куда их пошлют, туда они “направятся”. В том числе по очевидной причине падения значимости (и просто нивелирования) роли разного рода “туземных” межгосударственных организаций. Что, кстати, уже проявляется в ходе трансформации “Кашмирской проблемы”.
В обозначенном контексте и следует рассматривать запущенный несколько лет назад процесс разработки ирано-китайского “Торгово-военного партнёрства”.
Хотя Иран как региональная держава сохраняет определённую свободу для манёвров, но и у него она резко снижается под влиянием упомянутого выше фактора, а также в условиях тотально-враждебного поведения Вашингтона в отношении Тегерана.
Отметим, что двигаясь в ускоренном темпе навстречу Пекину, то есть главному конкуренту Вашингтона, Тегеран не проявляет намерения понизить уровень связей с Москвой, пока едва ли не главной его опорой на мировой арене. Что вполне соответствует как логике российско-китайского стратегического партнёрства, так и обозначению Вашингтоном в качестве главных оппонентов (и просто врагов) тех же Пекина, Москвы и Тегерана. Собственно, главным образом в формате политической конфигурации “КНР-Иран-США-РФ” и рассматривают комментаторы основные моменты некоего проекта ирано-китайского “Торгово-военного партнёрства”.
Согласно уже цитировавшейся New York Times (ссылающейся, в свою очередь, на неких “двух информаторов”), в ближайшие 25 лет Китай собирается вложить в иранскую экономику гигантскую сумму в 400 млрд долл. Инвестироваться будут в основном транспортно-коммуникационная инфраструктура (морские и воздушные порты, железные дороги, современные линии связи) и энергетика. Резко возрастёт присутствие КНР в финансово-банковской системе Ирана.
Если приведенные фактические данные верны, то это будет означать, что Ирану предназначается роль основного элемента глобального проекта КНР Belt and Road Initiative. До сих пор на эту роль претендовал Пакистан, являющийся сегодня де-факто и ключевым военно-политическим союзником Китая в регионе. Напомним, что в ходе визита китайского лидера в эту страну, состоявшегося в апреле 2015 г., было достигнуто соглашение о строительстве “Китайско-Пакистанского экономического коридора” (обшей протяжённостью порядка 3 тыс. км), который свяжет западные провинции КНР с портами Карачи и Гвадар на берегу Аравийского моря. Из них второй “модернизируется” Китаем (фактически строится заново с огромной сопутствующей инфраструктурой) с конца 90-х годов.
Общая сумма китайских инвестиций всех проектов КПЭК тогда оценивалась в 46 млрд долл. Как говорится, почувствуйте разницу с цифрами, обозначенными New York Times в связи с предполагаемым ирано-китайским документом.
Относительно его “военной” компоненты в той же газете говорится в общих словах. Указывается, в частности, на (якобы) согласие Ирана разрешить КНР строить морские порты “двойного назначения”, которые станут важным элементом ряда аналогичных сооружений в других странах РИТО, например, в Пакистане, Шри-Ланке. Которые все вместе предназначены для обеспечения ВМС КНР возможностями по решению задачи безопасного функционирования крайне важного торгового маршрута из зоны Персидского залива и восточного побережья Африки.
Поначалу на сообщение New York Times о готовящемся ирано-китайском соглашении довольно нервно отреагировали в Индии. Здесь увидели сразу несколько составляющих возможного ухудшения (“исторически близких”) отношений с Ираном. Из них главная связывается с перспективой оказаться с ним в “разных лагерях”, которые могут сформироваться в ББВ.
Следствием чего, в частности, окажется прекращение участия Индии в крайне важном для неё (со всех точек зрения, включая военную) комплексном проекте модернизации иранского порта Чабахар и строительстве железной дороги, которая свяжет его с Афганистаном. Что, в свою очередь, резко понизит потенциал Индии в предстоящей борьбе с Пакистаном за будущее Афганистана после (неизбежного) ухода из этой страны США.
Однако далее последовало сообщение о встрече в Тегеране посла Индии с главой государственного управления железными дорогами Ирана. По итогам встречи было выражено полное удовлетворение относительно участия Индии в реализации строительства железных дорог Ирана “как с запада на восток, так и с юга на север”.
Отметим в связи с этим, что в ещё большей мере, чем Иран, Индия сохраняет (некоторую) свободу маневрирования в поле напряжений, которые формируются двумя ведущими мировыми державами. Хотя и не может избежать его влияния полностью, что проявляется в последнее время в виде достаточно определённого “проамериканского” тренда в её внешнеполитическом курсе.
Таким образом, в стратегическом плане ситуация в связи с “информационными утечками” о предполагаемом ирано-китайском соглашении остаётся неясной. Не исключено, что факторы, не заметные в период ирано-китайского саммита 2016 г., но проявляющиеся в ходе реализации его главного итога, являются причиной затягивания всего переговорного процесса на обсуждаемую здесь тему.
Поэтому преждевременными пока представляются высказывания посла Ирана в Пакистане о перспективе формирования (в рамках общего проекта BRI) “золотого кольца” с участием КНР, Ирана, Пакистана, РФ и Турции, но без упоминания Индии.
Комментаторы отмечают также наличие сил внутри самого Ирана, которые не согласны, по крайней мере, с форматом и масштабами обсуждаемого соглашения с КНР. К ним, в частности, относят бывшего президента М. Ахмадинежада, которого поддержал сын бывшего шаха Ирана, ныне проживающий в США. Последнее вызвало немалое удивление, поскольку наследник иранского престола не признаёт правящий в стране “клерикальный режим”. В данном случае обоих “антагонистов” объединило неприятие перспективы (якобы) нанесения существенного ущерба будущим документом независимости страны.
Добавим, что схожие опасения, несомненно, присутствуют и в стране проживания сына бывшего иранского монарха.
Так что будем ждать развязки интриги, инициированной сообщением нерядовой американской газеты относительно якобы подготовленного соглашения о “Торгово-военном партнёрстве” между КНР и Ираном.
Владимир Терехов, эксперт по проблемам Азиатско-Тихоокеанского региона, специально для интернет-журнала «Новое Восточное Обозрение».
