EN|FR|RU
Социальные сети:

О корнях антияпонского государственного мифа Южной Кореи

Константин Асмолов, 19 января

S44656234324

Внимание к материалам о скандалах вокруг храма Ясукуни или иным материалам нашего сайта по проблеме «женщин для утешения» заставляет автора более подробно пояснить, что лежит в основе столь жесткого антияпонского тренда в идеологии Республики Корея.

Роль Японии в корейской идеологической парадигме сложнее, чем может показаться. С одной стороны, Япония там не без оснований занимает место «главного виновника» и источника всех последующих бед и на Севере, и на Юге. С другой — большая часть серьезных подвижек в направлении модернизации были так или иначе связаны с японцами, хотя это сопровождалось политикой растворения корейской национальной идентичности.

Ситуация усугубляется синдромом «неодержанной победы», который надо пояснить подробнее. Победа, особенно над колонизаторами, предполагает два важных момента. Во-первых, освобождение означает не только уход или разгром оккупантов, но и ликвидацию всех структур, которые были ими созданы, а равно — наказание их пособников, способствовавших угнетению. Во-вторых, победа предполагает, что решающую или хотя бы важную роль в освобождении страны должны сыграть местные силы. Однако освобождение Кореи не оказалось заслугой самих корейцев. Даже те корейские вооруженные формирования, которые готовились принять участие в войне с Японией под своим флагом, не успели это сделать, заслужив победу в глазах народа. И если на Севере Ким Ир Сен был хотя бы представлен и поднят на щит как легендарный партизанский командир, политические расклады в южной части полуострова были иными, и комплекса мер по ликвидации колониального наследия, который можно было бы сравнить с денацификацией в Германии, там не случилось.

Нет, периодически новая южнокорейская власть обещала наказать национальных предателей. Это пытался сделать даже первый президент Республики Корея Ли Сын Ман, который был ярым националистом и антияпонистом. Для люстрации был даже создан специальный комитет, однако, во-первых, выяснилось, что заменять люстрируемых некем; что большая часть силовиков относится к прояпонским элементам и коллаборационистам и потому саботируют кампанию, что окончательная люстрация изменит баланс сил в пользу левых, чего Ли крайне не хотелось. В итоге кампания была свернута, всерьез задев только тех политиков, которые представляли опасность для политических амбиций Ли.

Впрочем, антияпонизм был при Ли Сын Мане не меньшим элементом государственной идеологии, чем антикоммунизм. Собственно говоря, и сегодня очень сложно заявлять о наличии в Корее «прояпонских кругов», если понимать под таковыми прояпонские настроения в привычном смысле этих слов: декларированная ориентация на Японию как на образец, превознесение японских политики и культуры, оправдание под тем или иным предлогом японских действий в Корее. Скорее в «прояпонские элементы» записывают всех, кто демонстрирует «недостаточно восторженный образ мыслей».

Однако со времени правления Пак Чжон Хи элементы японского пути развития активно инкорпорировались. Это касается и организации промышленности, и системы образования, и некоторых элементов идеологии. Более того, радикально пойдя против общественного мнения 1960-х, Пак совершил поступок, который в стратегическом плане принес стране много политических и экономических выгод: в 1965 г. он установил дипломатические отношения с Японией. Корея получила возможность лавировать между Штатами и Японией, а японские компенсации за колониальное прошлое и инвестиции в корейские рынки стали одной из немаловажных причин формирования корейского экономического чуда.

Открытых послаблений в антияпонском идеологическом курсе при Паке, впрочем, не было. И хотя в быту Пак оставался поклонником японской музыки, формально она была запрещена. Сеул, независимо от того, кто был у власти, напрочь отвергал всё японское: импорт машин, техники, литературы, музыки, кинофильмов (хотя и покупал лицензии на японскую технику). С модой боролись посредством копирования, японские фильмы продемонстрировали в РК только в 1996 г. и в некоторых случаях дело даже доходило до того, что после выхода на экраны в Японии какого-то популярного фильма, в Корее снимался точно такой же, но с несколько измененным сюжетом и корейскими актерами (например, нечто подобное произошло с японским фильмом «Звонок»).

Зато тема ответственности Японии за преступления первой половины ХХ века не исчезает. На колониальное наследие привычно списываются даже некоторые современные проблемы типа недостатка демократии. Японцам приписывают даже ритуальное истребление на полуострове всех тигров или вбивание свай в геомантически активные точки для того, чтобы сломить корейский национальный дух. Многое в подобном мифотворчестве доходит до смешного, если бы некоторые практики не выглядели бы как целенаправленное воспитание ненависти. В этом контексте можно, например, отметить присутствующие в ряде южнокорейских музеев диорамы, где с массой натуралистичных подробностей демонстрируются пытки японцами корейских патриотов, в роли которых обычно выступают красивые молодые девушки. К этим диорамам постоянно подводят экскурсии школьников, в том числе школьников младших.

В результате сказать что-либо позитивное о японском влиянии на Корею в колониальные времена для корейского ученого равносильно академическому или политическому самоубийству, а обвинение в прояпонизме является в лексиконе корейских националистов вторым по значимости после обвинения в симпатиях к коммунизму и КНДР. Так, известный политолог Хан Сын Чжо, выступая в целом с антироссийским заявлением, указал, что «победа Японии в русско-японской войне была для Кореи лучше. Окажись Корея в российской зоне влияния, после революции 1917 г. она могла бы быть коммунизирована, и тогда бы мы все жили как в Северной Корее». Хан хотел сказать, что Япония для Кореи была лучше России, но общественное мнение услышало «Япония лучше», оскорбилось, после чего некогда уважаемого профессора уволили отовсюду, а его блог и почту завалили гневными и оскорбительными комментариями.

Похожую участь получил Мун Чан Гык, политик, которого Пак Кын Хе прочила в премьер-министры. Как только выяснилось, что в 2007 году он назвал японскую колонизацию «божьим даром Корее», это стало достаточным поводом для кампании протестов, благодаря которой Мун вынужденно взял самоотвод.

Сюда же история с Ким Ки Чжоном, который в начале 2015 г. изрезал лицо американскому послу. Этот националистический активист ранее атаковал посла Японии, бросив в него два куска бетона. Несмотря на то, что это было первое покушение на дипломата такого ранга, дело было на фоне очередного витка обострения противоречий по поводу острова Токто, так что Ким получил условный срок и оставался вхож в правительственные кабинеты, руководя организацией, в обязанности которой входило разъяснение молодежи японских преступлений. Видимо, это и подтолкнуло его к мысли, что атака посла США также останется без серьезных последствий.

Любое событие, которое как-то касается нежелания Японии прогибаться под корейский нарратив, немедленно освещается и гиперболизируется. И даже если по какой-то острой теме находится компромисс, то с точки зрения общественного мнения либо японцы все равно недостаточно громко каются, ибо власти пошли на сделку, игнорируя истинные требования масс.

Между тем, в Японии отношение к истории и особенно историческим претензиям другое. Во-первых, на многие события у них уже свой взгляд, естественно, не совпадающий с корейским. Во-вторых, там страницы прошлого давно перевернуты. Считается, что Япония уже за все заплатила и ее преступления искуплены как извинениями и компенсациями, так и атомными бомбардировками. Поэтому в постоянных извинениях нужды нет: что было, то было, но хватит тыкать нас преступлениями наших дедов. Естественно, такое поведение Японии только распаляет антияпонский миф.

Переходим к выводам: не одержав в свое время заслуженной победы над Японией и ее приспешниками, корейский националистический миф пытается компенсировать это реализацией националистических комплексов. И хотя в ряде вопросов автор согласен с корейской позицией о недопустимости ревизионизма, иные действия корейских националистов, слишком напоминающие паттерны, распространенные на постсоветском пространстве, не вызывают у него сочувствия.

Константин Асмолов, кандидат исторических наук, ведущий научный сотрудник Центра корейских исследований Института Дальнего Востока РАН, специально для интернет-журнала «Новое Восточное Обозрение».