Несмотря на то, что весь 2008 год шла в целом положительная динамика, полностью ликвидировать ядерную проблему к концу президентства Буша не удалось. «Дьявол прятался в деталях», и процесс не удалось завершить в срок как минимум по техническим причинам. Хотя, возможно, важнее было то, что к концу 2008 г. и КНДР, и США подошли к порогу, когда надо было совершать необратимые действия, негативно отражающиеся на внутриполитическом образе их режимов, отвечая на очень непростые вопросы.
Для руководства Пхеньяна вопрос был таков: «Готовы ли вы действительно – полностью и необратимо – отказаться от ядерного оружия с риском ничего не получить взамен?». Дело даже не столько в проблеме гарантий, сколько в том, что в течение долгого времени официальная пропаганда КНДР била в одну точку: «Мы голодали, мы экономили на всем, но теперь у нас есть ядерное оружие – и мир нас уважает и боится». Отказаться от ЯО в рамках подобной парадигмы значит совершить акт предательства и пойти на поводу у внешних врагов. По мнению Пхеньяна, идти на это было нельзя хотя бы ради сохранения внутриполитической стабильности.
Однако готовые обвинить КНДР в неискренности должны обратить внимание на не менее сложный вопрос к Вашингтону: «Готовы ли вы перестать воспринимать Пхеньян, при всей его одиозности, как Империю Зла и начать с ним переговоры, а не замаскированные под них манипуляции, призванные дестабилизировать ситуацию или обеспечить «смену режима?». К этому не были готовы ни значительная часть политиков, ни общественное мнение, ведь, как говорил Дик Чейни, «Америка не договаривается со Злом, а побеждает его».
Обычно у такого тупика три варианта выхода: или брать таймаут, тем или иным способом затягивая переговорный процесс и увязая в деталях; или топтаться на месте в ожидании того, что какие-нибудь форс-мажорные обстоятельства заставят оппонента пойти на уступки; или искусственно создавать такой форс-мажор, делая шаг назад чтобы обеспечить пространство для маневра. Все эти стратегии были в равной степени использованы обеими «недоговаривающимися сторонами».
Затем, к концу 2008 г. стала понятна линия нового президента РК Ли Мён Бака, перечеркнувшего все достижения в межкорейском диалоге, наработанные его предшественниками за 10 лет. Это, конечно, отразилось и на позиции РК на шестисторонних переговорах. Если ранее РК занимала позицию, близкую КНР и РФ и нацеленную на конструктивное разрешение проблемы, то теперь Южная Корея стала гораздо ближе к позиции США и ее союзника Японии. Это сильно изменило расклад сил. Если раньше «блок прагматиков» (РФ, КНР, РК) обладал преимуществом и над КНДР, и над американо-японским блоком, то теперь даже в случае солидарности России и Китая с Северной Кореей наступал паритет, грозивший тупиком на переговорах. Такое изменение снова вернуло к жизни идеи коалиции давления, причем Сеул был в этом активнее, чем Вашингтон.
Пхеньян возлагал определенные надежды на смену курса США при президенте Обаме, но этого не произошло. Хотя его специалисты по Дальнему Востоку были скорее прагматиками, прагматизм привел их к пониманию двух важных моментов. С одной стороны, им было понятно, что комплекс угроз, связанных с ядерной программой КНДР, существенно менее высок, чем кажется; с другой – что в современной международной обстановке Соединенным Штатам нечего предложить Северной Корее в обмен на денуклеаризацию. Никакой договор о ненападении или поставке энергоносителей не заставит Север настолько почувствовать себя в безопасности, что он действительно «сдаст» ЯО, не оставляя ничего на черный день в качестве дополнительного объекта для торга.
Это означает, что проблема не имеет эффективного решения, а значит – нет нужды рассматривать ее как проблемы первого приоритета. Раз нельзя получить явную выгоду, пусть все остается, как есть. Тем более что разведслужба Юга заваливала Вашингтон информацией о том, что «режим КНДР на грани коллапса» и, значит, есть шанс, что благодаря санкциям он развалится. В результате Обама заявил, что готов протянуть руку, если другая сторона «разожмет кулак», но в КНДР решили проверить, сжаты ли кулаки у самого Вашингтона. Проверка была осуществлена в жесткой и во многом провокационной манере. Соблюдая все принятые правила, Северная Корея заявила, что собирается снова запустить искусственный спутник. Расчет был простой. Если Соединенные Штаты и их союзники действительно настроены на конструктивный диалог, то они воспримут запуск именно как запуск спутника, не расценивая запуск ракеты-носителя, теоретически способной нести и военный груз, как нарушающие соответствующую резолюцию ООН испытания баллистической ракеты. Тем более что для испытания ракеты военного назначения гораздо важнее не то, как она взлетает, а то, как она наводится на цель и входит в атмосферу, что никак не тестируется при запуске спутника.
Так КНДР умышленно пошла на действия, которые могли быть истолкованы двояко, чтобы посмотреть на то, какая трактовка будет выбрана внешним миром, и какова была реакция на этот запуск 5 апреля 2009 года, мы хорошо знаем: истерия в «демократических СМИ», демонстративное разворачивание Японией ракетных комплексов для сбивания ракеты, если она окажется в воздушном пространстве страны, новый виток разговоров о безумном тиране, угрожающем всему миру, присоединение Южной Кореи к возглавляемой США Инициативе по безопасности в борьбе с распространением оружия массового уничтожения (ИБОР) и попытки протащить через ООН новый виток санкций.
Хотя реакция ООН была мягче, чем ожидали эксперты (СБ принял не резолюцию, а заявление председателя, не предполагающее каких-либо санкций), шума и пены было взбито достаточно, чтобы северокорейцы пришли к выводу о том, что на самом деле конструктивно с ними разговаривать никто не желает, новая американская стратегия также направлена на дестабилизацию ситуации в КНДР и смену режима тем или иным способом. Было решено на жесткость ответить жесткостью, и 14 апреля 2009 г. КНДР объявляет о выходе из шестисторонних переговоров и намерении развивать свои силы ядерного сдерживания, выгнав инспекторов МАГАТЭ и начав восстановление комплекса в Ёнбёне. Согласно заявлению МИД КНДР, переговоры окончательно превратились «в площадку, где унижается национальный суверенитет КНДР, преследуется лишь цель нашего разоружения и подчинения» и стали не более чем инструментом политики смены режима.
25 мая 2009 г. КНДР провела вторые ядерные испытания. Мощность подземного ядерного взрыва по оценке российских военных составила от 10 до 20 кт, что говорило об определенном прогрессе. Международная реакция, однако, была в целом жесткой даже у России и Китая, и переговорный процесс был заморожен.
Предпосылки к возвращению за стол переговоров забрезжили весной 2010 г. стараниями КНР – с их планом реанимации шестисторонних переговоров в принципе согласились все стороны. В конце марта глава северокорейской делегации уже собрался вылететь в США в рамках реализации первой части плана, но тут 26 марта 2010 г. случилась гибель корвета «Чхонан», в которой (по мнению автора, безосновательно) обвинили КНДР. Это позволило Сеулу перечеркнуть все договоренности времен Ким Дэ Чжуна и Но Му Хена, а также ввести собственные односторонние санкции, так называемые «меры от 24 мая». В ответ КНДР объявила о полном прекращении диалога, в том числе – об аннулировании Соглашения о ненападении и примирении от 1991 г., после чего о шестисторонних переговорах можно было говорить только в сослагательном наклонении.
30 ноября 2010 г. на фоне дальнейшего обострения отношений между Севером и Югом, КНДР объявила о наличии у нее урановой программы (в дополнение к той плутониевой, которую обсуждали с самого начала). Северокорейские СМИ сообщили, что КНДР располагает «тысячами» действующих центрифуг для обогащения урана, которых показали некоторым зарубежным специалистам, в частности З. Хэкеру.
Явление миру урановой программы породило вопросы, когда именно она появилась. Понятно, что тем, кто настроен против Севера, было легко представить себе, что раз урановая программа есть сейчас, значит, она была с самого начала, и в 2002 г. Джеймс Келли не соврал. Но для остальных это не является однозначным доказательством, поскольку вопрос о том, сколько времени нужно для выведения программы на обнаруженный уровень, по-прежнему открыт и находится в компетенции технических экспертов, а не политологов.
На данный момент переговорный процесс стоит, и КНДР не считает себя связанной любыми договоренностями, хотя периодически демонстрирует готовность к диалогу, и последующие обострения (например, кризис 2013 г. с третьим ядерным испытанием) производили впечатление выхода на новый круг. Одна из самых ранних статей автора на этом ресурсе была посвящена именно этому.
Но вернемся к тому, с чего начинали: тезис о том, что с 1992 года все попытки урегулировать ядерную проблему Корейского полуострова разбивались о северокорейское вероломство, однозначно неверен: вероломство как нарушение принятых на себя обещаний проявляла скорее американская сторона. Более того, единственный момент, когда стороны шли навстречу, имел место, когда США использовали стратегию «хорошего общения».
С точки зрения автора, если бы после 1994 г. или после 2005 г. руководство США не меняло стратегию или хотя бы выполняло свою часть сделки, не пытаясь торпедировать итоги договоренностей, ЯПКП можно было решить путем денуклеаризации. Однако, рассчитывая на крах КНДР, Америка сама довела ситуацию до нынешнего «трудного выбора».
Константин Асмолов, кандидат исторических наук, ведущий научный сотрудник Центра корейских исследований Института Дальнего Востока РАН, специально для интернет-журнала «Новое Восточное Обозрение».
