Антикоррупционный закон Южной Кореи вступает в силу

Комиссия РК по борьбе с коррупцией и защите прав граждан уведомила о вступлении в силу антикоррупционного закона, известного также как закон Ким Ён Ран, названный в честь бывшего председателя комиссии, которая предложила этот законопроект еще в 2012 г. Под его действие попадают почти 2,5 миллиона человек.

Он запрещает государственным служащим, работникам государственных учреждений, преподавателям и журналистам принимать на службе любые подарки и соглашаться на приёмы стоимостью выше установленной суммы, которая оказывается не так велика. Обед или ужин «за счет заведения» должен обойтись максимум в 25 долларов, подарок — в 43 доллара, вдвое больше (85 долларов) если он сделан по поводу семейного события вроде свадьбы или рождения ребенка. Если стоимость подарка превышает эти суммы, то нарушитель подвергается штрафу, а если стоимость дара превысила 850 долларов, предусматривается уголовное наказание.

Более того, все это касается любых знаков внимания. Наказание за взятки существовало и раньше, однако тогда оно применялось только в случае подтверждённой связи между полученными деньгами, подарками, угощениями и действиями госслужащего. В соответствии с новым законом, отпадает необходимость доказывать причину получения подарка, и никакие оправдания учитываться не будут.

Оговорены и возможные гонорары за лекции. Стоимость первого часа лекции министра, к примеру, не может превышать 425 долларов, а первый час лекции госслужащего пятого ранга — 170 долларов. Все последующие часы должны оплачиваться в размере половины первоначальной суммы. Лекции журналистов и преподавателей частных учебных заведений могут стоить максимум 850 долларов за час независимо от должности лектора.

С чем связаны такие внешне драконовские законы? Дело в том, что специфика коррупции и ее восприятие в РК существенно отличаются от принятых в России и многих других странах штампов. В России, в частности, коррупция, как правило, предполагает передачу конкретной взятки в обмен на конкретные действия, и это чаще конверт, чем «борзые щенки». Соответственно, если дело доходит до расследования, взяткодатель стигматизируется больше, чем взяткополучатель, если только речь не идет об откровенном вымогании взяток.

В Корее же, как и в России, коррупция воспринимается как «неизбежное зло», однако механизм ее иной: как правило, взяткодатель добивается расположения чиновника и начинает превентивно его задабривать: делает ему подарки, развлекает и кормит обедами за счет заведения, оплачивает поездки или покупки. Таким образом, между ним и чиновником устанавливаются не формальные, а личные отношения, и, когда на каком-то этапе бизнесмен выступает с просьбой, связанный моральными обязательствами чиновник не может отказать.

Естественно, что такая модель значительно сложнее «вскрывается» как коррупция, поскольку процесс доказывания коррупционной составляющей предполагал необходимость установления связи между конкретным подарком и конкретной услугой, в то время как конкретный бизнесмен мог заявить, что подкармливал чиновника просто из приязни, не испытывая каких бы то ни было задних мыслей. Да, все всё понимают и не вчера родились, но это понимание, как говорится, «не пришьешь к делу».

Поэтому еще с конца 1990-х гг. антикоррупционное законодательство РК начало пытаться запрещать или ограничивать любые неформальные контакты чиновников с потенциальными взяткодателями, поскольку любой «отдых за счет заведения» приравнивался к попытке дать взятку. Именно это, кстати, было основной коррупционной составляющей скандала с детьми президента Ким Дэ Чжуна, которым досталось за сам факт отдыха не в той компании. Предполагалось, что потенциальные взяткодатели просто не успели озвучить свои требования, или для них не пришло подходящее время.

Это одна сторона медали, но есть и другая: определенный персонализм и традиция окрашивать служебные отношения в личные тона была и пока остается неотъемлемым элементом корейской административной культуры. Это касается патернализма внутри компании и «братских» отношений подобного рода. Персонализм как бы смягчает жесткий формализм и иерархичность корейской корпоративной культуры, босс занимает нишу отца, который может наорать и даже кинуть пепельницей, но с которым в критической ситуации можно поговорить как с понимающим отцом, а не холодным начальником, знающим только инструкции. Именно поэтому критики жестких антикоррупционных законов всегда заявляют, что вместе с водой они выплескивают и ребенка в виде той наработанной системы неформальных связей, которые быстро разрушаются и с трудом восстанавливаются.

Кроме того, надо помнить, что борьба с коррупцией – традиционный прием политической борьбы. Им активно пользовались при Ким Дэ Чжуне и Но Му Хёне, который сам стал жертвой коррупционного скандала и был вынужден искупить свою вину кровью, покончив с собой во избежание дальнейшей раскрутки дела, бросающей очень неприятную тень на его политическую репутацию.

При Ли Мен Баке, коррупционное дело в отношении которого было приостановлено только в связи с тем, что он стал президентом, тема коррупции отошла на второй план, а специальный орган по борьбе с коррупцией был реорганизован до полной утраты функциональности.

Сегодня Пак Кын Хе пытается вновь использовать антикоррупционную риторику и, в основном, против своих противников «справа». Поэтому немудрено, что новый закон прошел через изменившийся парламент, в котором доминирует оппозиция. Считается, что сама Пак Кын Хе имеет незапятнанную репутацию и поэтому, скорее всего, избежит подобных скандалов. Что же касается других политических боссов или кандидатов в президенты, то посмотрим насколько новый закон сыграет свою роль во внутренней политике страны.

Константин Асмолов, кандидат исторических наук, ведущий научный сотрудник Центра корейских исследований Института Дальнего Востока РАН, специально для интернет-журнала «Новое Восточное Обозрение».