Закрытие Кэсонского комплекса: размышления о причинах

Готовя предыдущую статью, автор согласился с мыслью о том, что закрытие комплекса вынудило межкорейские отношения пройти точно такую же точку невозврата, как решение Ли Мён Бака заморозить межкорейский туристический проект в горах Кымган. Но при этом хочется все-таки понять, что могло заставить южнокорейское руководство принять подобное решение, вред от которого очевиден, а польза не определена. Судите сами:

• Закрыт знаковый проект, который в течение десятилетия был символом межкорейского сотрудничества и знаком того, что экономическая выгода может одержать верх над политической конъюнктурой.
• Потерян потенциальный канал сбора информации о внутреннем положении на Севере: при всех ограничениях, которые выставляла северокорейская сторона, это в любом случае больше возможностей для наблюдения и выводов, чем гадания на фотографиях или показания перебежчиков.
• Для 50 тысяч рабочих комплекс был своего рода «окном в Европу», и если смотреть на проект с позиций проникновения в КНДР позитивной информации об РК, это было куда более работающее средство, чем запуски листовок провокационного содержания.
• Возникла определенная трещина во взаимоотношениях государства с мелким и средним бизнесом, представители которого попали под форс-мажор. Неясно, насколько потери будут компенсированы, но оппозиция уже разыгрывает эту карту против правительства.
• У власти уже был пример закрытия межкорейских проектов, в первую очередь – на волне санкций, принятых после потопления корвета «Чхонан» в мае 2010 г. Серьезный экономический вред КНДР они не нанесли, а те площадки, которые могли бы стать основой межкорейского сотрудничества, заняли ушлые китайцы. Свято место пусто не бывает.
• Более того, по собственным заявлениям южнокорейской пропаганды выходит, что если вред от закрытия комплекса режиму неясен и не определен, рядовые граждане Северной Кореи, которые потеряли выгодную работу, однозначно понесли убыток.

Полагаю, что лицам, принимающим решения, этот комплекс последствий был очевиден хотя бы наполовину. Поэтому возникает ощущение, что причины такого решения были не столько политическими, сколько бюрократическими или эмоциональными, и на данный момент у автора есть три версии; к сожалению, ни одна из них не говорит об авторах решения как о людях, мыслящих рационально и прозорливо.

Первая версия говорит о том, что решение принималось под неформальным лозунгом «Мы не должны выглядеть слабаками – надо придумать какой-нибудь жесткий ответ». Заявления о «беспрецедентном давлении на Пхеньян» должны получить подтверждения, но Северная Корея уже настолько под санкциями, что на вопрос «Что бы еще им такого запретить, чтобы при этом никого серьезного не обидеть?» действительно тяжело найти ответ.

Судите сами: давить на Китай не получается. Обрубить южнокорейским компаниям попытки внедряться в российско-северокорейские экономические проекты можно, но это сотрудничество все равно не продвинулось дальше протоколов о намерениях. Увеличить санкционный список с учетом того, что туда уже входят такие «стратегические товары» или «предметы роскоши» как пианино или майонез – тяжело, особенно с учетом позиции Москвы о том, что санкции не должны привести к гуманитарной катастрофе. Что бы такое придумать? – И тут на ум приходит Кэсонский комплекс. Место знаковое, но при этом крупные корпорации, близкие к консерваторам, в нем не участвуют. Его и закроем.

Вторая версия – история про то, как южнокорейские пропагандисты сначала придумали некий миф, а потом сами в него поверили. В данном случае это представление о том, что Кэсон – наиглавнейший валютный кошелек Северной Кореи. «Общеизвестно» же, что экономика КНДР в руинах, народ голодает, и только благодаря Кэсону пхеньянская элита получает деньги на элитный коньяк для номенклатуры и швейцарский сыр для молодого Кима. Несмотря на то, что этот тезис всегда был далек от реальности, он исправно кочевал из отчета в отчет, из одной аналитической записки в другую и стал как бы фактом, который сам собой разумеется.

Настолько «общеизвестным», что проверять его нет необходимости. Хотя если бы его проверили, то выяснилось бы, что только северокорейские отходники в Россию приносят стране не меньше, а торговля полезными ископаемыми с Китаем – существенно больше. Но отрыв от реальности оказался уже слишком большим, и потому, начав рассматривать вопрос об ужесточении санкций, власти приняли абсолютно «естественное» решение – «лишить КНДР основного канала валютных поступлений». Для меня это – самая грустная версия, хотя некоторые детали южнокорейской пропаганды, рассказывающие о том, что рабочие таким образом освободились от каторжного труда, экономическому благосостоянию КНДР нанесен серьезнейший удар, а в Кэсоне вот-вот начнутся массовые протесты, косвенно указывают на нее.

Третья версия принимает во внимание то, что уже к моменту обсуждения вопроса о закрытии комплекса американский Конгресс собрался принимать новый пакет весьма жестких антисеверокорейских санкций. По ним, в частности, репрессиям подвергнутся практически любые компании, которые ведут дела с КНДР, а товары, произведенные в Северной Корее (вне зависимости от того, кем именно), попадают в черный список. В эту категорию, согласно букве закона, попала бы и продукция Кэсонского комплекса, ибо даже раньше с ее реализацией на рынках США и их союзников возникали проблемы из-за лейбла «Сделано в КНДР». При этом надо понимать, что компания, которая попала под американские санкции, часто попадает в черный список «всего цивилизованного сообщества», что можно было наблюдать на примере того, как в 2007 году США, введя санкции против Банка Delta Asia, попытались отрезать Северную Корею от банковской системы вообще.

И если, допустим, для российских компаний, ведущих дела с КНДР американские санкции не являются серьезным экономическим и репутационным ударом, то в южнокорейском случае ущерб велик. Поэтому руководство РК решило радикально закрыть проблемный вопрос. Пусть бизнесмены, которые вели дела в Кэсоне, лучше пострадают от закрытия комплекса, чем попадут под американские санкции, которые существенно снизят их конкурентоспособность. Так сказать, выбираем меньшее зло, поскольку возможностей вступиться за Кэсон и вывести его продукцию из-под санкций все равно нет. Что ж, в этой версии есть хотя бы циничный прагматизм.

Так это или нет, полной уверенности у автора нет. Но для аудитории это может быть любопытным примером того, что политические решения в Корее и не только там далеко не всегда принимаются на холодную голову. Шоры сознания, эмоции, неверная вводная информация влияют на руководство гораздо больше, чем кажется рядовому гражданину, который привычно идеализирует или, наоборот, демонизирует власть. Увы, «не стоит искать злой умысел там, где все можно объяснить через глупость или некомпетентность».

Константин Асмолов, кандидат исторических наук, ведущий научный сотрудник Центра корейских исследований Института Дальнего Востока РАН, специально для интернет-журнала «Новое Восточное Обозрение».