В массовом сознании, и даже среди политологов, не являющихся востоковедами, существуют очень странные представления о том, как складываются отношения между Пекином и Пхеньяном.
Одни полагают, что терпение Китая иссякло, и введение санкций против Банка Внешней Торговли КНДР, а также появление в центральной прессе Китая серии статей с довольно жёсткой и нелицеприятной критикой Северной Кореи (включая призыв пересмотреть традиционную модель отношений) говорит о том, что Китай присоединился к «международному сообществу» в осуждении режима и Пхеньян вот-вот будет сдан. Другая крайность – попытки представить «северокорейские приступы сумасшествия» проходящими по звонку из Пекина. Дескать, каждый раз, когда напряжение между Китаем и США переходит определённую черту, Китай разыгрывает северокорейскую карту и спускает Пхеньян с поводка.
При прогнозировании ситуации в этом регионе следует учитывать несколько трендов, которые, скорее всего, будут определять развитие ситуации в будущем.
Во-первых, это упомянутый выше курс реформ, который как минимум выглядит определенным «ослаблением» гаек. Отмена политики «одна семья – один ребенок», ликвидация системы трудовых лагерей, куда можно было заключать в административном порядке, определенные преследования сторонников жесткой линии заставляют задать вопрос о том, насколько увеличивается или уменьшается разрыв в политических курсах КНР и КНДР.
Собственно, именно это заставляет некоторых авторов либеральной направленности делать вывод о том, что рано или поздно идеологические противоречия достигнут того уровня, при котором Китай присоединится к «международному сообществу» в деле «наказания страны-изгоя».
Во-вторых, это растущие претензии Китая на статус региональной сверхдержавы, которые ведут отчасти к усилению националистических великодержавных настроений, отчасти – просто к более активной внешнеполитической деятельности, и попыток сформировать на границах страны благоприятную «окружающую среду».
В общественном мнении Китая это подается как окончательное преодоления «Века позора» и восстановление роли Китая как гегемона окружающих «малых стран». В определенной мере сюда можно отнести и попытки утвердить китайский приоритет на таких спорных территориях, как острова в Южно-Китайском море или архипелаг Сэнкаку.
С другой стороны, возвышение Китая встречает определенное сопротивление как у США, так и у региональных союзников Америки, воспринимающих усиление Китая как виток «дилеммы безопасности». В этом контексте северокорейская карта используется противниками КНР как повод наращивать региональное влияние, расширять систему противоракетной обороны в Азии, создавая комплекс двусторонних блоков и, говоря об угрозе из КНДР, на деле сдерживать Китай.
В-третьих, это рост китайской экономики, в том числе экономики Северо-восточного региона, который дополнительно подчеркивает важность приграничной стабильности и создание на его границах своего рода буферной зоны.
В-четвертых, это поколенческий фактор. Те, кто воевал в Корее и воспринимает китайско-северокорейские отношения сквозь призму этого боевого братства, постепенно уходят из жизни. Те же, кто их заменяет, уже не имеют такого уровня эмоциональной связи (с КНДР) и их подход к решениям более прагматический.
Но полностью игнорировать фактор личных связей не стоит. В первую пятерку нового руководства страны входит Чжан Дэцзян – Председатель Постоянного комитета Всекитайского собрания народных представителей, эксперт по отношениям с Северной Кореей. Он изучал корейский в Яньбяньском университете, затем в 1978 – 1980 гг. учился на экономическом факультете Университета имени Ким Ир Сена и даже был секретарём партийной ячейки китайских студентов, обучающихся в КНДР. В 1990 году Чжан Дэцзян сопровождал Цзян Цзэминя во время его поездки в КНДР, а позже получил назначение секретаря комитета КПК Яньбянь-Корейского автономного округа.
В-пятых, это набор объективных факторов, связанных с ситуацией в КНДР. Здесь имеется в виду то, что в отличие от Ким Чен Ира, чей процесс интронизации занял около 30 лет, молодой руководитель не имел такого большого периода на подготовку, и, как следствие этого, не обладает похожим набором административного опыта и управленческих качеств. Из этого же можно сделать вывод о том, что контроль Центра над регионами и отраслями может ослабевать.
Кроме того новый руководитель обозначает и снижение кредита доверия. Если в отношении Ким Чен Ира можно было предполагать, какова будет его стратегия в том или ином вопросе (на что он пойдет и на что — нет), то в отношении молодого генерала четкие предсказания такого рода делать сложно. А это подталкивает к большей осторожности и недоверию.
В-шестых, необходимо учитывать и субъективные факторы, которые связаны с личностью и стилем руководства Ким Чен Ына. Уже видно, что он копирует не столько стиль отца, сколько стиль деда, отличаясь большей решительностью, а, возможно, большей импульсивностью. И хотя вопрос о соотношении объективных и субъективных факторов в событиях типа устранения Чан Сон Тхэка является, на взгляд автора, дискуссионным, молодой Ким однозначно проявил себя как руководитель, обладающий активной позицией и деятельной натурой. Но с точки зрения внешнего аналитика и в сочетании с указанным выше, характер Ким Чен Ына делает его менее предсказуемым, а в условиях, когда можно ожидать разного, разумнее занять более жесткую позицию, чтобы сразу же дать понять, чего НЕ стоит делать.
Наконец, на китайскую политику влияют те же два момента, которые определяют и российскую позицию в этом вопросе. С одной стороны, это груз международных обязательств, согласно которым Китай как постоянный член СБ ООН и ядерная держава обязан поддерживать денуклеаризацию Корейского полуострова и осуждать игнорирование Северной Кореей резолюций ООН. С другой, Китаю важна приграничная стабильность. Война или гуманитарная катастрофа на Корейском полуострове приведут к появлению многомиллионного потока беженцев с Севера. Китай выглядит естественным направлением для бегства в силу географического положения и наличия на территории, граничащей с КНДР собственного многочисленного корейского населения.
В совокупности это означает, что внимание Китая к корейским делам не ослабевает, однако мотивы этого внимания несколько меняются. Хотя идеология в отношении двух стран давно уступила место прагматизму, КНР по-прежнему воспринимает северную часть Корейского полуострова как территорию своих жизненных интересов, стабильность на которой весьма важна для его внутренней политики. Однако, вопрос о том, как обеспечивать эту стабильность, что должен делать Китай и что следует, или не следует делать КНДР, становится более открытым для дискуссии (как и китайское общество в целом).
Затем, на фоне экономического роста и увеличения политического веса Китая в стране повышаются великодержавные настроения, в рамках которых приграничная «благоприятная окружающая среда» начинает восприниматься скорее как зона китайского контроля, и находящиеся в ней «малые страны» должны, как минимум, не противопоставлять свои интересы интересам Поднебесной.
При этом смена руководства КНДР частично развязывает прагматикам руки, потому что с новым лидером многое можно начинать по-новому. А это, в свою очередь, делает более открытой дискуссию о том, чего должен добиваться Китай, какие цели он должен себе ставить, какие методы использовать и как, в свою очередь, должна вести себя Северная Корея, чтобы соответствовать китайским ожиданиям.
Константин Асмолов, кандидат исторических наук, ведущий научный сотрудник Центра корейских исследований Института Дальнего Востока РАН, специально для Интернет-журнала «Новое Восточное Обозрение».
