Конечно, рассматривать южнокорейскую армию без упоминания США некорректно. Ранее, на фоне ее слабости во времена Ли Сын Мана, она напрямую подчинялась американскому командованию. Впоследствии южане вернули себе право на командование в мирное время, но в случае военного конфликта оно и сегодня переходит к США. Также не отменен договор 1954 года, согласно которому в случае, если Республика Корея подвергнется агрессии с Севера, Америка обязана прийти ей на помощь. Пересматривать эти условия никто не собирается.
Поэтому для нас важно, насколько северокорейский генералитет имел возможность изучить стратегию противника и подготовиться к новым приёмам, отличающимся от тех, что были использованы во время Корейской Войны. Какая-то работа в этом направлении ведется точно. Отсюда, например, видимое разделение на подразделения спецназначения и остальную армию, более напоминающую «вооруженный стройбат». Отсюда ОЧЕНЬ большое внимание к подземным коммуникациям, — уничтожать массовое количество укрытий, убежищ и прочих скрытых и защищенных объектов инфраструктуры как для армии, так и для ключевой части населения высокоточным оружием чрезвычайно сложно.
Однако перед КНА стоит ряд серьезных проблем. Во-первых, это технологическое отставание, на которое накладывается кризис, связанный с нехваткой топлива и запчастей. Как выразился один из знакомых автору военных экспертов, «танков для захвата Сеула у КНДР, может быть, и хватит, но я не уверен, что у них хватит топлива, чтобы доехать туда». Горючего у КНДР на 30суток, продуктов питания на 60 суток войны. Если использовать американскую методологию подсчета TASCFORM, то все северокорейские ВВС будут равны двум эскадрильям F-16, а совокупная огневая мощь сухопутных войск приравнивается к пяти современным «heavy divisions» .
Другая сторона технической отсталости КНДР может быть связана с недооценкой того, что может быть применено против нее. Условно говоря, северокорейцы могут в целом понимать, как выглядят вооружение и тактика противника, но не могут представить себе до конца, насколько велик разрыв и что такое – самые современные военные технологии, в том числе – беспилотники и высокоточное оружие.
Хотя, несомненно, последние переоснащения ПВО КНДР разумны, старая техника может оказаться неспособной сбить современные средства воздушного нападения без модернизации РЛС, новых компьютерных средств обработки сигнала и электронной начинки. А массовое оснащение подручными ПЗРК работает против штурмовой авиации, а не бомбардировок или ракет.
Во-вторых — это последствия косности. Мы говорили об этом во второй части разбора – и просто хочется отметить, что эти шоры касаются и представлений о стратегии и тактике. Северокорейский генералитет кажется мне опытнее южного – у них сохранился личный опыт войны, но это опыт прошлого. Такие генералы часто готовятся к войне, которая уже была и которой больше не будет, а это означает определенные проблемы с инновациями и нестандартными решениями.
Третья проблема касается боевой подготовки и боевого духа. Конечно, процент готовых погибнуть за идеи чучхэ, в армии Севера существенно выше, чем на Юге, но это именно что «чем на Юге». Если северокорейцы начнут без видимых успехов массово гибнуть под ударами напалмом и кассетными боеприпасами, высокий в начале конфликта боевой дух может начать быстро падать.
Представляется, однако, что северокорейское офицерство более устойчиво к подкупу, и иным методам, которыми была нейтрализована часть армии в Ливии и Ираке. Это связано с тем, что если иракские и ливийские офицеры и генералы вполне могли строить радужные планы своей жизни после предательства, в Южной Корее продолжает действовать Закон о национальной безопасности, согласно которому они будут нести ответственность как члены незаконных формирований, на которые не распространяются правила войны. В РК давно сформированы органы власти для управления Севером, и «предателям» там нет места. А значит — у тех потенциальных ренегатов в северокорейском руководстве, которые готовы его совершить в надежде на лучшую участь, на самом деле такой перспективы нет.
Четвертая проблема связана с потенциальной переоценкой части того, что кажется козырями. О ложном чувстве защищенности и дилемме безопасности я уже упоминал, но сюда можно отнести и «тысячи стволов, готовых превратить Сеул в море огня», и упоминавшихся спецназовцев.
Большое количество артиллерийских стволов, нацеленных на Сеул и северные районы РК, упоминается часто, однако не понятно, насколько эти стволы исправны и обеспечены снарядами, насколько северокорейские артиллеристы готовы к современной контр-батарейной борьбе: немобильные огневые точки легко засечь и уничтожить. На Севере могут делать ставку на количество, а не на качество – даже если половина будет уничтожена, второй половины хватит, чтобы нанести неприемлемый урон, но стрельба на пределе дальности, по квадратам, без корректировки, с засветкой своей позиции контрбатарейным радарам будет куда менее эффективной. Не говоря о том, что значительная часть этих артиллерийских орудий накрывает не весь Сеул, а только его северные пригороды.
Не следует придавать слишком большое значение и «спецназу». Части спецназначения являются «облегченной» версией линейной пехоты, а их подготовка и комплекс вооружения рассчитаны на выполнение строго определенного типа боевых задач. Оказавшись в ситуации, с которой обычная пехота справилась бы легко (например — удержание оборонительного рубежа под атаками противника, поддержанного танками и авиацией), «спецназ» зачастую пасует или несет неоправданно высокие потери.
У Армии РК тоже более чем хватает проблем. Южнокорейские военные уверены в том, что технологический перевес даст им абсолютное превосходство и позволит нанести превентивный удар, уничтожив северокорейские военные объекты так, что то, что переживет превентивную атаку и будет способно провести контрудар, будет без труда остановлено и перехвачено.
НО! Южнокорейская армия в течение долгого времени не воевала и «больна» целым комплексом проблем не воевавшей армии, которые, кстати, изрядно присутствуют и в армии российской. Серию скандалов, хорошо иллюстрирующих уровень беспорядка и реальной неготовности лишний раз повторять не буду, но отмечу иное – эти факты признаются (еще бы, если они дошли до зарубежной прессы), но воспринимаются лишь как «незначительные эпизоды», не меняющие картины обороноспособности Юга.
На это накладывается отсутствие реального боевого опыта. Южнокорейский контингент в Ираке не ведет боевые действия и занимается охраной своих специалистов. Столкновения с Севером происходят, в основном, спорадически на море в районе спорной границы. Большинство командиров, которые помнят Корейскую войну, или даже Вьетнамскую, ушли со службы. Людей с нормальным боевым опытом или хотя бы адекватно представляющих себе действия на реальной войне – там нет.
Более того, в армии РК нет своих серьезных стратегов и планировщиков, поскольку в случае войны стратегическое командование принимают на себя США. Вообще, это означает, что наверх продвигаются не столько стратеги, сколько бюрократы, умеющие имитировать бурную подготовку к войне. Что, в частности, говорит о неспособности отследить действия противника и учесть проведенные им контрмеры.
Теперь о моральном духе на Юге. Значительная часть военнослужащих РК воспринимает войну как событие, разворачивающееся в некоем виртуальном пространстве, когда ты нажимаешь на гашетку здесь, а кровь льется где-то там. На это накладывается представление о том, что одного только технологического перевеса будет достаточно, чтобы одержать победу в короткие сроки. Это означает два следствия – меньшую готовность нести лишения и большую чувствительность к человеческим потерям (особенно в условиях высокой информационной прозрачности «привет, мама, отсылаю тебе видео из горящего танка…») и существенную неготовность «воевать с отключенной электроникой», без кондиционера и крема для рук.
Таким образом, обе армии имеют достаточно слабых сторон, что может сделать военный конфликт между ними более долгим и менее предсказуемым, чем кажется любителям той или иной стороны. Однако сил и возможностей для успешной наступательной войны у КНДР нет. Она может рассчитывать или на активную и длительную оборону с упором на партизанскую войну и подземные коммуникации, либо на то, чтобы, понимая слабости западного общества, попытаться нанести противнику такой вред, при котором сумма издержек, в том числе – социально-психологических, оказалась бы настолько неприемлемой, чтобы противник «передумал» воевать дальше.
К сожалению, обе эти стратегии довольно рискованны. «Отступить в горы» означает отдать в руки врага стратегическую инициативу и уподобиться талибам или иракской армии, которая, конечно, продолжала сопротивление и сражалась до конца, но изменить ход войны шансов у нее уже не было. С тактической точки зрения партизанская война бывает действительно эффективной только при наличии «Большой земли», отвечающей, в первую очередь, за снабжение. Учитывая инфраструктурные вложения в «малую войну», северяне могут сопротивляться долго, но у них не будет шанса перейти от партизанской войны к войне открытой, особенно – с учетом того, что их противники тоже будут пытаться склонять лояльное население в свою сторону или, как минимум, пытаться лишать партизан «кормовой базы».
Вариант нанесения неприемлемого вреда хорош, пока большая война не началась, но затем он становится более опасным. Высокая реакция на человеческие потери не всегда означает боязнь этих потерь и неспособность их нести, — в ответ на слишком жесткий удар общество противника может сплотиться, ожесточиться и, наоборот, утратить волю к компромиссу.
Более того, в условиях технического преимущества боязнь человеческих потерь может наоборот стимулировать стратегию превентивного удара, в рамках которого проще уничтожить всех врагов, чтобы никто из наших точно не погиб.
Что же до южнокорейской стратегии сокрушения Севера, то ее наиболее выигрышный вариант построен не столько на блицкриге в 90 часов, сколько на превентивном ударе, целью которого является уничтожение ключевых объектов вражеской инфраструктуры и завоевание господства в воздухе. Затем, последует не столько продвижение по вражеской территории, сколько продолжение дальнобойных ударов и стратегия на истощение. Время будет работать на Сеул как с точки зрения мобилизации сил союзников, так и с точки зрения сокращения сил и ресурсов врага.
Константин Асмолов, кандидат исторических наук, ведущий научный сотрудник Центра корейских исследований Института Дальнего Востока РАН – специально для Интернет-журнала «Новое Восточное Обозрение».