Сначала немного истории. 1995-98 годы были для КНДР временем «трудного похода», когда природные катастрофы и голод сопровождались формальным безвластием, ибо Ким Чен Ир соблюдал траур по отцу. Чрезвычайное положение потребовало чрезвычайных мер, итогом которых стала политика «приоритета армии». Ее в работе «Линия сонгунской революции – это великая революционная линия нашей эпохи, всепобеждающее знамя нашей революции» Ким Чен Ир официально расшифровал как «способы руководства революцией и ведения социалистической политики, которые предполагают считать военное дело важнейшим государственным делом и позволяют при опоре на присущие Народной Армии революционные качества и ее боеспособность защитить Родину, революцию, социализм и наращивать темпы строительства социализма в целом».
Каковы были причины нового курса? У автора на уме аналогия с деятельностью Ю. В. Андропова, который собирался остановить перерождение командно-административной системы и решать структурные задачи за счет ограниченного развития экономики, сопряженного с укреплением трудовой дисциплины и контролем в идеологической сфере. Однако если бывший Председатель КГБ СССР пытался опираться в первую очередь на кадры КГБ, то Верховный Главнокомандующий КНА Ким Чен Ир решил полагаться на военных. На то было несколько причин.
Во-первых, северокорейские военные, особенно офицерский корпус, относятся к элите. При всей нехватке материальных ресурсов, их значительная часть направлялась на нужды армии, концентрировалась на решающих направлениях. Возможно, благодаря этому КНДР продолжала поддерживать на достаточно высоком уровне военную промышленность, военное образование и науку, а представители армейских кадров были осведомлены о положении дел в мире и потому лучше понимали настоятельную необходимость срочного вывода страны из кризиса.
Во-вторых, северокорейская армия достаточно давно занимается хозяйственной деятельностью. В условиях ухудшения экономической ситуации армию все чаще использовали для затыкания дыр в промышленности, строительстве и сельском хозяйстве. Все это отнюдь не способствовало повышению боеготовности КНА, однако это же значит, что ее представители имеют опыт «гражданской» управленческой деятельности и потому у них было меньше шансов оказаться некомпетентными на новых должностях, чем у военных, брошенных на народное хозяйство без такой подготовки.
В-третьих, в отличие от «зараженной двоемыслием и материализмом» гражданской партийной элиты, армия смогла если не полностью избежать всех этих пороков, то, во всяком случае, оказалась поражена ими в гораздо меньшей степени. Военные, особенно в частях, менее отягощены личным имуществом, они в большей степени живут, выражаясь северокорейской терминологией, общественной, а не личной жизнью. Моральные стимулы для них пока еще играют более важную роль по сравнению с «утратившим революционность» бюрократическим аппаратом. Это казалось весьма важным, так как распад СССР, по мнению северокорейской печати, произошёл не по причине экономической отсталости, а из-за начала экспансии буржуазной идеологии.
В-четвертых, управлять военной структурой проще, чем гражданской. Для армейских методов характерна более четкая система вертикального подчинения с меньшим промежуточным согласованием в процессе принятия решения. В КНА отсутствует одновременное подчинение нескольким одноуровневым инстанциям, зачастую выдающим взаимоисключающие распоряжения, действует жесткая система персональной ответственности, налицо конкретность задач и безусловность исполнения приказа вышестоящего начальника.
К тому же введение во власть представителей армии в определенном смысле меняло внешний облик режима: в глазах Запада диктатура армии выглядит более понятной и располагающей к общению, чем коммунистическая диктатура «внутренней партии» или всевластие спецслужб.
Но с этого времени прошло почти 20 лет. Многое изменилось. Во-первых, сменилось поколение руководителей. Касается это не столько Ким Чен Ына, сколько молодых руководителей низшего и среднего звена. Это уже несколько другие люди с иным воспитанием. Во-вторых, хотя проблемы остаются, КНДР приняла комплекс мер по развитию экономики, и потребность в продовольствии, которое Северная Корея должна получать в качестве гуманитарной помощи, с каждым годом сокращается. В-третьих, развитие ядерной и ракетной программ КНДР вышло уже на тот уровень, когда их игнорировать нельзя при планировании силовых действий в отношении этой страны.
Кроме того, можно отметить определенное перерождение военной элиты. Если первые шаги сонгун напоминали попытки Андропова оздоровить общество, опираясь на военных с их дисциплиной и меньшей зависимостью от материальных благ, то в течение правления Ким Чен Ира военные так долго руководили гражданской сферой, что приобрели все достоинства и недостатки гражданских чиновников. К тому же, необходимость в чрезвычайных мерах стала спадать.
И можно обратить внимание на то, что молодой руководитель довольно быстро сменил верхушку военного руководства. В высшем руководстве Комитета Обороны разгорелась дискуссия о том, что делать, если снова случится фатальный неурожай. Военные предлагали затянуть пояса по аналогии с «трудным походом», а молодой Ким, вроде бы, выступил против, — такие меры окончательно подорвут доверие масс к власти, потому что получится, что она уже во второй раз бросит своих граждан, предоставив им возможность выживать и выкручиваться самостоятельно. А страна теперь другая, и люди другие. Надо искать иные пути.
Как бы то ни было, первой характеристикой пёнчжина можно считать выравнивание баланса между военным и гражданским началами, — партийные структуры стали более влиятельными, серьезно потеснив доминировавших при Ким Чен Ире военных. Южнокорейская газета «Чунан Ильбо» приводит результаты исследования депутата парламента от правящей партии «Сэнури» Юн Сан Хена, который проанализировал принадлежность наиболее влиятельных фигур северокорейской элиты к тем или иным группам власти. «В настоящий момент 25 из 30 наиболее влиятельных политиков КНДР занимают посты в Политбюро ЦК ТПК», — отмечает Юн, в то время как при покойном Ким Чен Ире только 8 занимали посты в партии.
Как пишет «Российская Газета», Ким Чен Ын ввел в Политбюро ЦК ТПК большое количество людей из своего окружения, ряд фигур из партии получили назначения на влиятельные должности в армии, чтобы обеспечить контроль ТПК над военными, которых начали «отодвигать» от рычагов управления и зарабатывания валюты за рубежом. Возобновлена практика проведения регулярных съездов и прочих заседаний партийных структур, в том числе и на низовом уровне. Принятые в последние годы поправки в Устав партии и Конституцию КНДР наделили Политбюро новыми полномочиями.
Было бы, однако, ошибкой противопоставлять партию и армию. Так же как сонгун обеспечивал приоритет не просто военных над гражданскими вообще, а военных партработников над гражданским партактивом, сегодня Ким Чен Ын выправляет ситуацию. Военные будут заниматься военными делами, гражданские – гражданскими.
Но обычно пёнчжин расшифровывают как «параллельную стратегию», когда Пхеньян пытается добиться экономического роста, одновременно наращивая ядерные арсеналы. Официально под новым курсом понимается только это. Как заявил северокорейский лидер, стратегическая линия партии будет состоять в том, чтобы «одновременно осуществлять как экономическую реконструкцию, так и укрепление в качественном и количественном отношении военных ядерных сил в интересах самообороны».
Курс на параллельное развитие экономики и ракетно-ядерной программы может показаться странным, но на деле надо помнить, что в Северной Корее угрозу военного вторжения воспринимают как вполне реальную, и укрепление военного потенциала полагают необходимым. Однако общее соотношение сил противников диктует неожиданный ассиметричный ответ по сравнению с глобальным перевооружением армии конвенционным оружием. Вкладываться в ядерную отрасль оказывается существенно дешевле, чем в обычное вооружение, тем более что по уровню распространения высоких технологий ни Южную Корею, ни, тем более, США не догнать каким бы ни был объем северокорейских вложений в хайтек. Зато ядерный щит позволяет задействовать больше средств в прочих отраслях экономики, проблемы которой власти не просто стремятся решать, но ставят их вровень с мерами по обеспечению безопасности и суверенитета страны.
Заметим, что такое «параллельное строительство» воспринимается как развитие курса на одновременное развитие экономического и оборонного строительства 1960-х годов, который воплощался в жизнь Ким Ир Сеном и Ким Чен Иром — «Держать в одной руке оружие, в другой – серп и молот!»
Неформально под пёнчжином понимают и определенное признание того феномена, который в работах некоторых российских востоковедов называется «параллельной экономикой». Созданная Ким Ир Сеном система проявила чудеса выносливости, но жизненный ресурс ее почти исчерпался, и северокорейская верхушка ищет иные варианты развития страны, больше соответствующие требованиям времени. Масштаб изменений и отличий от канонических моделей 1980-х в современном северокорейском обществе таков, что, начиная с 2003 г. бóльшая часть историков согласна с тем, что идеальной антиутопии там давно нет, и речь идет о «естественной смерти сталинизма» или «ползучей перестройке» (термин, введенный мною в статьях 2004-2005 гг.).
Повседневная жизнь среднего северокорейца извне видна довольно плохо, но, если принимать на веру не пропагандистские страшилки, а интервью специалистов, то вырисовывается ситуация, в рамках которой разница между тоталитарной формой и её реальным содержанием значительно больше, чем в Советском Союзе в годы перестройки. Нелегальные экономические связи пронизывают всё общество, значительное число государственных предприятий на самом деле являются частными, чиновники и силовики выступают не столько в качестве крыши, сколько в качестве собственно дельцов. Однако при этом все эти структуры формально существуют нелегально, и периодически под репрессии попадают те, кто заедался, или, пытался, находясь за границей, лезть в политику.
Механизм взаимоотношений «новых корейцев» с властями подобен взаимодействию военных и финансово-промышленных групп на Юге при Пак Чжон Хи, хотя то, что на Юге происходило в рамках взаимодействия бизнеса и государства, на Севере происходит в рамках взаимодействия бизнеса и отдельной государственной структуры. Власть обеспечивает «капиталисту» режим наибольшего благоприятствования, а тот в ответ выполняет стратегические указания этой структуры и делится с ней долей прибыли.
Как отмечают респонденты, недавно посетившие Пхеньян, там вовсю идет «первоначальное накопление капитала». Пхеньянцы стали лучше одеваться, появились дорогие рестораны и новые магазины, где продаются товары иностранного производства от Аргентины до Сингапура (хотя, в основном, из Китая). Новые кварталы многоэтажек в Пхеньяне практически неотличимы от пусанских. При этом в таких домах живут как заслуженные кадры, так и жители снесенных домов, которые были на этом месте ранее. На рынке много местных продуктов, а «замена продразверстки продналогом» привела к тому, что хозяйства начали интенсифицироваться ради личной выгоды. Есть даже ассоциации китайских и европейских бизнесменов.
Это ощущение, что неофициально разрешено «обогащаться», можно назвать третьим измерением пёнчжина. Параллельная экономика остается официально непризнанной, но развивается одновременно с официальной.
Таким образом, формально и неформально, новый курс молодого руководителя КНДР можно определить тремя вариантами «параллели»:
параллельное развитие военной и гражданской/партийной ветвей власти;
параллельное развитие военной и гражданской ветвей экономики – с обеспечением
суверенитета за счет ядерного щита;
параллельное развитие официальной и неофициальной экономики.
Будет ли этот курс успешным и насколько удачно получится выверить и удержать баланс – покажет время, но важно то, что, как и при прошлой передаче власти, КНДР не остается прежней, а меняется и ищет новые пути.
Константин Асмолов, кандидат исторических наук, ведущий научный сотрудник Центра корейских исследований Института Дальнего Востока РАН, специально для Интернет-журнала «Новое Восточное Обозрение».
