Фото: Korea Press
Во-первых, «сельское хозяйство смыло», и особенно пострадали именно террасы на склонах гор. Не случайно наибольшее количество погибших от голода относится именно к северным горным районам.
Во-вторых, селевые потоки практически уничтожили инфраструктуру транспорта и связи, что породило целый комплекс проблем, связанных с эвакуацией, доставкой продовольствия и т. п.
В-третьих, затопило много угольных шахт, что создало дополнительные проблемы с поставкой электроэнергии, так как основным топливом там является уголь.
Итак, Северная Корея пережила серьезный удар и не имела возможности самостоятельно с ним справиться. В обычной ситуации такие гуманитарные катастрофы разрешаются с помощью международного сообщества, но в случае с Северной Кореей к ситуации снова примешался идеологический фактор. Ведь стихийные бедствия в странах Дальнего Востока традиционно воспринимаются как признак недовольства Неба текущей властью. К тому же, в Северной Корее был формальный период безвременья, когда Ким Чен Ир «соблюдал трехлетний траур по отцу». Не забудем и то, что к моменту смерти Ким Ир Сена Ким Чен Ир воспринимался многими экспертами как малокомпетентный плейбой, который, скорее всего, не сумеет удержать власть в таких сложных условиях.
Оттого многие полагали, что Северная Корея в ближайшее время развалится сама. А значит, особенно сильно помогать ей не стоит. В первую очередь так себя вела Южная Корея. Сначала она пафосно анонсировала программу помощи (несмотря на то, что реальный объем помощи из РК был невелик и в основном собирался стараниями НГО), выставив, однако, неприемлемые условия, которые де-факто были вмешательством во внутреннюю политику страны, а когда Пхеньян отказался принять их, начала лоббировать экономические санкции против Северной Кореи и прекращение ей любых продовольственных поставок.
Расчет был таков: «Чем хуже, тем лучше». Один из представителей консерваторов, занимавший впоследствии солидный дипломатический пост, открытым текстом говорил автору, что, стремясь ограничить поток продовольственной помощи Пхеньяну, они преследовали конкретную политическую цель. В условиях кризиса северокорейские массы должны начать выступать против режима, который «бросил их на произвол судьбы», и если грамотно раскачать эту лодку, то коммунистическое государство на Севере рухнет. Тогда объединение нации, по его мнению, могло состояться до конца срока правления Ким Ён Сама, который тогда вошел бы в историю не только как первый гражданский президент, но и как «сокрушитель КНДР» (неважно, какой ценой). Так что, деятельность определенных кругов в РК и сознательное неоказание помощи можно смело назвать четвертой причиной голода.
На подобную стратегию наложились и некоторые тактические ошибки северокорейского правительства. КНДР не впускала в страну представителей НГО, которые знали корейский язык, могли свободно ориентироваться в ситуации и наблюдать за распределением помощи. Северокорейские власти видели в этом потенциальную шпионскую активность и ставили такой деятельности максимум препятствий. Между тем, иностранцы расценили такие препоны как признак того, помощь расходуют нецелевым образом и пытаются это скрыть. Следствием явился пакет слухов о том, что большая часть помощи идет на нужды партии и армии и не доходит до простого населения, хотя, по данным серьезных западных экспертов, подобного расхищения помощи не было.
Затем, хотя Пхеньян был вынужден признать факт голода, объем получаемой гуманитарной помощи внутри страны старались скрывать в рамках стратегии «опоры на собственные силы». Так, получаемые товары часто перепаковывались, чтобы скрыть иностранную маркировку, а помощь из Японии СМИ КНДР представили не как акт гуманитарной помощи (чего хотело Токио), а как средства, переданные стране Японией как компенсацию за совершенные в ней преступления во время колониального периода. Из-за этого те поставщики помощи, которые в большей степени были заинтересованы в пиаре своей помощи КНДР, быстро свернули свои программы.
Все это накладывалось и на слабое понимание иностранцами некоторых корейских реалий. Например, специалисты знают, что в традиционной Корее вообще нет кладбищ, т. к. народ хоронит своих покойников на склонах гор и в иных благоприятных согласно фэншую местах. В условиях катастрофы такое чревато возможностью эпидемии, и власть пыталась организовать захоронения в братских могилах. Для этого тела стаскивались к дорогам, где их должны были грузить на грузовики и отвозить к местам захоронений. Но на непосвященный взгляд это были «неприбранные тела, которые валяются прямо на улицах и дорогах».
Однако наиболее примечательной среди допущенных северянами «ошибок» было конфуцианское стремление властей сохранить лицо. Когда активисты европейских гуманитарных организаций попали в зону бедствия, вместо того, чтобы показать им реальную картину гуманитарной катастрофы, северокорейцы удалили с глаз долой всех нищих, убогих, убрали валяющиеся повсюду мертвые тела и предоставили иностранцам возможность общаться только с идеологически проверенными членами партии или военными. Реакция на потемкинскую деревню была предсказуема.
Складывается впечатление, что если убрать с чаши весов хотя бы одну из перечисленных «гирек», ситуация была бы гораздо менее трагичной. Более того, ни одна из причин кризиса не довлеет над другими настолько, чтобы ее можно было назвать главной причиной голода. Если же рассматривать меру ответственности руководства, то, анализируя все причины, видно, что она есть, однако говорить о том, что Ким Чен Ир несёт за голод основную ношу – значит поддаваться пропаганде. Хватало ошибок, хватало не совсем верных технических решений, однако представлять ситуацию как осознанное доведение страны до ручки не следует.
С другой стороны, не следует и полностью перекладывать ответственность на Ельцина или Ким Ён Сама, хотя с моей личной точки зрения те, кто в критической ситуации выбрали «преступное бездействие» и решили, «чем хуже, тем лучше», несут достаточную ответственность за происходящее. Именно потому, что их действия никак нельзя представить, как неочевидную ошибку.
Константин Асмолов, кандидат исторических наук, ведущий научный сотрудник Центра корейских исследований Института Дальнего Востока РАН, специально для Интернет-журнала «Новое Восточное Обозрение».
