Правда, разговоры о том, что в Северной Корее вот-вот начнется голод, уже стали общим местом, в той или иной мере повторяясь почти каждый год. Однако в российской прессе почти нет работ, которые бы довольно подробно разбирали катастрофу 1995-1997 гг. и ее последствия. Дело в том, что с одной стороны, ситуацию после продовольственного кризиса можно назвать «цивилизационным откатом», с другой – у этого отката есть причины, совершенно не связанные с инфернальностью северокорейского режима.
Катаклизмы начались 26 июня 1995 г. дожди, причем в некоторых регионах за 10 дней выпало более полуметра осадков. К тому времени, когда в середине августа дождь прекратился, полностью погиб урожай, а общий ущерб, причиненный наводнением, был оценен в 15 млрд. долларов. По северокорейским данным, было потеряно 1,5 млн. тонн зерна, разрушен плодоносный слой на 330 тысячах га земли, а своих домов лишилось 5,4 млн. человек. Были повреждены дороги и линии электропередач, а эрозия почвы существенно повредила плодородный слой.
Наводнение 1995 г. может считаться самым большим и самым тяжелым по последствиям в ХХ в., но на следующий 1996 год последовало не менее сильное наводнение, а в следующем 1997 г. буйство воды сменилось засухой.
Наиболее сильно кризис ударил по сельскому хозяйству и энергетике, и без того подточенной отсутствием дешевого топлива, — угольные шахты, снабжающие ТЭЦ топливом, оказались затопленными, наводнение и селевые потоки повредили оборудование ГЭС, а последующая засуха фактически лишила страну источников гидроэнергии.
Вокруг бедствия сложилось довольно много мифов. Наиболее распространенный: северокорейское руководство своей бездарной политикой осознанно довело страну до голода, и погибли миллионы. Между тем, то, как сложились обстоятельства, приведшие к этому голоду, — довольно интересный пример ситуации, когда большая беда имела не одну, а много мелких причин, не все из которых имеют отношение к политике Пхеньяна.
Нулевая причина – особенности ведения сельского хозяйства в Северной Корее. Надо помнить, что хотя Корея кажется маленькой страной, с севера на юг она простирается примерно как Италия. Природные и климатические условия северной и южной частей полуострова различны. На севере климат более суровый и континентальный, а горы занимают гораздо бόльшую часть территории. Сельскохозяйственный цикл усложняют климат и малые посевные площади (для земледелия в Северной Корее пригодно только 20 % территории), работа на которых требует определенных вложений (в частности, удобрений).
Вдобавок, Корейский полуостров беден плодородными почвами. На Юге иногда встречается краснозем, остальная земля еще хуже. Это означает, что высокого урожая можно добиться, только постоянно удобряя почву, удобрений требуется много и они должны быть современными. Забегая вперед, сразу скажем, что возможностей для крупного собственного производства удобрений, способного покрыть потребности страны, в Северной Корее нет. Она зависит от привозного сырья.
Традиционно житницей страны всегда был Юг. И когда Корея оказалась разделена, руководство Севера стало обеспечивать свою продовольственную безопасность за счет собственных посевных площадей. С учетом рельефа местности это привело к повсеместному распространению террасного земледелия, которое очень часто позиционируют как одну из ошибок режима: дескать, если бы склоны гор были покрыты лесами, оползни не были бы столь сокрушающими. Однако надо помнить, что подобные обвинения строятся на ложном умолчании. Северную Корею обвиняют в увлечении террасным земледелием, как будто там есть в достатке обычные посевные площади. Но это не так. Налицо вынужденная мера и выбор меньшего из двух зол. Или мы распахиваем склоны гор, или умираем с голоду.
Важно и то, что подобный способ возделывания земли очень энергоемкий, — воду для орошения расположенных на террасах рисовых полей приходится поднимать наверх при помощи насосных станций, что требует существенного расхода электроэнергии.
Теперь можно поговорить о первом блоке причин голода, которые действительно можно назвать ошибками руководства КНДР. Автор отнес бы к ним и коллективизацию, проведенную так, что допустимая площадь приусадебных участков стала гораздо ниже, чем при ней в СССР. И систему руководства сельским хозяйством, построенную на преобладании моральных способов поощрения над материальными. Находясь под впечатлением того, с какой скоростью народное хозяйство КНДР восстановилось после войны 1950-1953 гг., пхеньянские руководители были уверены, что такие темпы сохранятся и далее. Но марафонскую дистанцию преодолевают не так, как стометровку.
Еще одна ошибка, которая, правда, была совершенно неочевидна, пока не начались проблемы, — определенное расходование стратегических резервов на помпезные проекты конца 1980-х. После проведения успешных Олимпийских игр 1988 г. в Сеуле Пхеньян пытался «ответить» на них проведением Международного фестиваля молодежи и студентов в 1989 г., строительством небоскреба и рядом иных проектов, которые работали на престиж страны и затевались по идеологическим соображениям.
Для анализа ситуации важна и иная деталь. Хотя Северная Корея активно провозглашала курс на опору на собственные силы, построить экономику, основанную сугубо на автаркии, она не могла. В результате, хотя КНДР не была членом СЭВ, ее экономика была довольно сильно связана с приграничными регионами СССР. И хотя советская поддержка северокорейской экономики во многом осуществлялась по идеологическим, а не экономическим, мотивам, к моменту распада СССР северокорейские и российские предприятия во многом составляли звенья единого цикла.
Именно потому распад Советского Союза оказался вещью непредсказуемой (с точки зрения возможного планирования «запасных путей») и некомпенсируемой. Разрыв сложившихся экономических связей, который случился после распада СССР, можно смело назвать второй причиной надвинувшегося голода. Северной Корее было предложено платить валютой и по новым ценам, а затем к экономически невыгодному сотрудничеству с бедным партнером примешались идеологические причины. На сей раз они, наоборот, привели к тому, что какие-либо связи с «оплотом тоталитаризма» в России не поощрялись, особенно – на фоне тех взаимных иллюзий первого этапа российско-южнокорейского экономического сотрудничества. К примеру, если в 1990г. объем торговли между СССР и КНДР составлял $2.5 млрд., то в 1991г. он уже упал до $365 млн. и продолжал снижаться, достигнув к 2000г. минимума – $38,5 млн.
Для Северной Кореи это означало практически полное отсутствие поставок топлива и удобрений, что не могло не сказаться на урожайности. Кроме того, к этому времени Северная Корея уже оказалась в списке «стран-изгоев», так что добывать из-за рубежа необходимые ресурсы ей стало еще сложнее.
По сути, все сокращения уровня потребления, кампания за переход на двухразовое питание и т. п. начались именно в начале 1990-х, когда без притока извне энергии и, особенно, удобрений, сельское хозяйство КНДР начало тормозиться, а структура общества уже не позволяла резко увеличить число крестьян. Авторитарный режим пытался справляться с этой проблемой, используя армию как универсальный трудовой резерв и проводя мобилизацию на сельхозработы городских жителей, Но такие разовые мероприятия не заменяют постоянного пребывания «на земле».
Насколько долго подобный «режим экономии» позволил бы КНДР протянуть без форс-мажора, вопрос интересный и дискуссионный. По мнению автора, ситуация стала бы походить на сегодняшнюю, когда полной продовольственной самодостаточности нет, но нет и голода в классическом смысле.
Здесь надо сделать очень важное отступление. В современном мире голод связан не столько с отсутствием в том или ином регионе нужного количества продовольствия, сколько с проблемами его доставки в зоны дефицита. Случись засуха или наводнение в развитой стране, она вполне может решить возникшую проблему за счет закупок продовольствия за рубежом. Но у Северной Кореи не оказалось ни валютных резервов, ни экспортно-ориентированной экономики, при помощи которой можно было бы получать продовольствие в обмен на что-либо другое. «Курс на преимущественное развитие тяжелой промышленности» позволил Северной Корее чувствовать себя обороноспособной, но не давал возможности производить много экспортных товаров, которые имели бы рынок сбыта и были бы достаточно конкурентоспособными.
(Продолжение следует…)
Константин Асмолов, кандидат исторических наук, ведущий научный сотрудник Центра корейских исследований Института Дальнего Востока РАН, специально для Интернет-журнала «Новое Восточное Обозрение».
