Большая часть обсуждения доклада была посвящена предложению американцев заранее договориться с КНР о том, чтобы в случае разрушения северокорейского режима Пекин и Вашингтон действовали совместно (Читай: чтобы в случае чего КНДР не оказалась полностью в сфере влияния Пекина, и Америка от изменившейся ситуации обрела хотя бы какую-то выгоду).
КНДР уже очень давно предрекают «скорый и неизбежный коллапс». Так, еще в 1994 г, когда умер Ким Ир Сен, 90 % западных экспертов были уверены, что «некомпетентный плейбой» Ким Чен Ир развалит страну, и не пройдет и трех лет, как Корея станет единой. Похожие прогнозы делались на фоне природных катастроф 1995-97 гг., нового витка ядерного кризиса, «арабской весны» на Ближнем Востоке и смерти Ким Чен Ира.
Доклад «РЭНД Корпорейшн» для меня – своего рода попытка делить шкуру неубитого медведя, исходящая из неочевидной предпосылки, что данный «медведь» вот-вот помрет. Так ли это? Насколько действительно положение Северной Кореи таково, что аналитикам других стран есть смысл оперативно и остро готовить материалы на данную тему.
Внутренний коллапс или смена режима могут случиться там по трем основным причинам: либо страну постигнут новые стихийные бедствия, следствием которых будет резкое падение уровня жизни; либо в стране случится аналог «арабской весны» (массовые народные выступления, которые сметают нелегитимную власть); либо Ким Чен Ын лишается власти в результате дворцового переворота или проигранной войны, когда тиранический режим атакует Южную Корею и терпит закономерное поражение.
Начнем с первой. Конечно, стихии не прикажешь, но если смотреть на состояние северокорейской экономики непредвзято, страна постепенно выбирается из ямы, в которую ее ввергли катастрофы 1995-97 годов. Да, продовольственная несамодостаточность остается проблемой, но стоит помнить, что продовольственная проблема упирается в энергетический кризис, а количество тонн зерна и других продуктов, необходимых для того, чтобы закрыть прореху, постепенно сокращается. Более того, экономика ориентирована на преодоление возможного повторения подобных бедствий, и хотя наводнения 2012 и текущего годов были достаточно разрушительными, и западные эксперты в очередной раз заговорили о том, что страна находится на грани голода, КНДР в целом справилась с ситуацией сама.
Вероятность вооруженного конфликта Севера и Юга мы разбирали не раз. Поэтому не хочу особенно повторяться: на фоне весеннего обострения межкорейских отношений 2013 г. я неоднократно говорил и писал о том, что при нынешнем соотношении сил и общеполитической ситуации инициирование конфликта является для Пхеньяна самоубийством, и исход войны не изменит даже применение КНДР ядерного оружия.
Наиболее часто рассматриваемой версией северокорейского краха является «корейская весна». Можно вспомнить, как ждали этого на Западе и в РК, когда полыхал Ближний Восток. Настолько, что южнокорейская газета «Чосон Ильбо» превратила ординарную стычку на рынке в приграничном городе Синыйчжу в «массовые столкновения власти и народа, которые длятся неделю». Увы, этот вариант невозможен по целому комплексу причин.
Как ни странно, первый фактор, который препятствует развитию событий в КНДР по ливийскому образцу – демографический. Движущей силой революций на арабском Востоке была безработная молодежь, которой в Ливии насчитывалось до 40 % от общего населения страны. Это люди, у которых, с одной стороны, хватает свободного времени, а с другой – возраст их и мироощущение повышают протестные настроения.
Демографическая структура КНДР совсем другая. Молодёжь этой страны более занята и более «встроена в систему». Она составляет меньшую часть населения и потому «более занята». Большой срок армейской службы, постоянное использование молодежи на «субботниках» не способствуют наличию свободного времени, которое является важной предпосылкой для «сытого бунта».
Второй фактор касается «предпосылок революционной ситуации». Как писал А. дэ Токвилль, люди начинают бунтовать не тогда, когда они живут совсем плохо, а тогда когда они считают своё нынешнее положение худшим, чем возможно; когда они считают, что они могли бы жить лучше, а власть ничего для этого не делает или мешает им. Поэтому проанализируем образ будущего и представления об окружающем мире на арабском Востоке и в КНДР.
И египетская, и ливийская молодежь имела довольно высокий уровень качества жизни и достаточно четкие представления о том, как выглядит жизнь за рубежом. Иными словами, у них была возможность сравнивать свою жизнь с жизнью за границей. Кроме того, активное посещение интернета и свобода общения в нем потворствуют стремлению распространить эти правила на жизнь вне сети. Интернет также способствует созданию системы горизонтальных связей, которые государство не может запретить или ликвидировать. А во время собственно революции интернет используется для быстрого обмена информацией и координации деятельности.
В этом смысле даже южнокорейские эксперты вынуждены отметить, что «Твиттер-революция» в том виде, в котором она происходит на Ближнем Востоке, в Северной Корее невозможна – уже хотя бы потому, что там нет Интернета.
Но дело не только в том, что для протестов арабского типа требуется, чтобы в каждом доме был доступ во всемирную паутину. В КНДР, несмотря на тяжёлое положение и изменившееся отношение к власти, население не воспринимает её главным виновником своих бед. В основном винят природные катастрофы или изменившуюся международную обстановку, которая, собственно, и стала причиной коренного энергетического кризиса, лежавшего в основе последних бед Северной Кореи.
Более того, именно среди людей, осведомленных о положении за пределами страны, присутствует понимание того, что демократические реформы повлекут за собой объединение с Югом, где северокорейцы окажутся людьми второго сорта.
Мы знаем о разветвленной сети брокеров, которые заняты переправкой людей из КНДР в РК. Но следует помнить, что подобный канал позволяет двухсторонний обмен информацией, и значительное число северокорейцев узнает не только о материальном благополучии на Юге, но и о социально-психологических проблемах, с которыми сталкиваются там перебежчики с Севера. «Новые северокорейцы» отнюдь не хотят стать южнокорейцами второго сорта, так как чем больше они узнают об окружающем мире, тем больше они понимают, что на Юге их, в общем-то, не ждут, и уж тем более не ждут как равных.
Третий фактор связан с движущими силами революции. Для организации актов, более серьезных, чем спонтанные протесты, требуется определенная инфраструктура или хотя бы прослойка людей, которые в критической ситуации могут такой инфраструктурой стать.
Как мы знаем по Ближнему Востоку, это не обязательно демократическая оппозиция. Она вполне может быть и религиозной. Однако такой прослойки в Северной Корее нет. Нет такого многочисленного и хорошо организованного движения как ливийские исламисты или египетские «Братья мусульмане», приверженцы которого составляли основную массу антивластных сил. Ибо следует помнить, что это течение весьма широко распространено, обладает международными силами и средствами, которые в случае выступлений могут создавать инфраструктуру помощи и поддержки, а то и инициировать эти выступления, а также обладают определённым реноме. Кроме того, его идеи довольно просты и хорошо ложатся на психологию безыскусной толпы.
В Северной Корее нет идеологии, которая удовлетворяла бы этим требованиям и которая могла бы послужить средой для массовых выступлений. Фантазии сеульских пропагандистов, касающиеся распространённой «катакомбной церкви», остаются фантазиями. Какое-то количество тайных протестантов в стране есть, однако даже если брать информацию, исходящую из ангажированных протестантских источников, тайная церковь на Севере в основном подвергается гонениям и не пытается сделать что-то большее кроме как патетически страдать. Мы не знаем о попытках «вывесить кресты или рождественские лозунги» даже со слов «Голоса мучеников».
Нет в КНДР и диссидентского движения советского образца – настолько многочисленного, чтобы его представители могли влиять на общество за пределами своей социальной группы. Та часть «интеллектуальной субэлиты», которая была основным источником кадров для диссидентского движения СССР, в Северной Корее или является частью номенклатуры, работая в ВПК и находясь под жестким контролем, или озабочена исключительно собственным выживанием. Тем более, у таких «диссидентов» нет возможности официально транслировать свою точку зрения, которой обладали диссиденты в СССР при Горбачеве. Так что даже Мадлен Олбрайт делает в своих мемуарах вывод о том, что северокорейцы «настолько озабочены элементарным выживанием, что им не до сомнений в правильности устройства, которое, как им кажется, они не могут изменить».
Лидеров у предполагаемой оппозиции тоже нет. Ни один из тех перебежчиков, которых пытались представить аналогом восточноевропейских диссидентов, также не оказал на международное сообщество (не говоря уже об умах внутри страны) такого пропагандистского влияния, как Сахаров или Солженицын. Об отсутствии альтернативных центров силы говорят не только западные эксперты, но и русскоязычные авторы, по данным которых критика и ворчание идут в адрес отдельных чиновников, а не семьи Кимов и всей системы, напоминая «кухонные дебаты» в СССР 1960-х годов.
Четвертый фактор предполагает определенный круг накопившихся проблем внутри правящей элиты, не испытывавшей серьезных вызовов в течение долгого времени и потому во многом существовавшей по инерции. Революция — это не только «низы не могут», но и «верхи не хотят», и «арабская весна» показала нежелание власти идти на действительно жесткие меры, а равно — большую прослойку силовиков, перешедших на сторону оппозиции.
В этом смысле КНДР, конечно, не является идеальной командно-административной системой. Уровень коррупции там достаточен и связан с «параллельной экономикой». Однако в КНДР «разложение власти» допустимо только до определенного предела, продиктованного внешним давлением, а точнее – внешней угрозой. Поскольку конфронтация является реальной, а не существующей скорее только для обработки населения и в воображении идеологов, есть определенный уровень боеготовности и эффективности административной системы, ниже которого опускаться нельзя.
Специфический статус Кореи как разделенной страны также создает существенную эндемику ситуации, поскольку с южнокорейской точки зрения КНДР все еще является её территорией, временно отторгнутой мятежниками. Потому государство держало и держит специальный запасной штат чиновников (так называемое Управление пяти провинций), который в случае форс-мажора в КНДР должен будет занять там посты от губернаторов провинций КНДР и ниже, а это существенно меняет ситуацию для потенциальных предателей. Как отмечает российский эксперт А. Ланьков, «для египетского бюрократа средней руки или, скажем, армейского майора, понятно: с Мубараком или без него, при исламистах или при демократах, но он по-прежнему будет сидеть в своем департаменте или командовать своим батальоном. Их северокорейские коллеги в этом уверены гораздо меньше. В случае кризиса они могут потерять все (возможно, даже, и жизнь) – и отлично осознают это обстоятельство».
Иными словами, тем представителям северокорейской номенклатуры, которые в иной ситуации могли бы задуматься о том, чтобы возглавить волну протеста, стать новыми руководителями страны и получить от Запада власть в обмен на более демократическую политику, понятно, что в демократической Корее их места займут управленцы с Юга, а они будут люстрированы согласно Закону о национальной безопасности.
В разговорах с южнокорейскими экспертами я часто шучу, что наиболее действенным шагом к активизации антирежимной деятельности в среде северокорейской номенклатуры были бы отмена Закона о национальной безопасности и расформирование Управления пяти провинций. После этого у потенциальных «переворотчиков» в КНДР появится хотя бы надежда на то, что РК перестанет считать их членами «антигосударственной организации», подлежащих замене и последующей люстрации, безотносительно того, что они делали на своем посту. А пока предпосылок для появления масштабной пятой колонны в современной КНДР нет: взять власть, а затем торговаться с Югом за какие-то привилегии после грядущего объединения не имеет смысла, ибо все хлебные места будут заняты проверенными южнокорейскими чиновниками.
Свою неконкурентоспособность по сравнению с южанами понимают и «новые бизнесмены»: чем больше человек знает о Южной Корее, тем больше он понимает не только, насколько хорошо там живут, но и то, что в этом раю для него нет места.
Наконец, есть и внешнеполитический фактор. Те режимы, в которых антивластным выступлениям дали развиться во что-то большее, либо, как Египет или Тунис, ориентировались на Запад, отказавший им в поддержке, или как Ливия или Йемен, были «ничьими друзьями», — самостоятельными государствами, находящимися в шаге от статуса «страны-изгоя», но не имевшими внешнего прикрытия. Между тем, в Бахрейне антивластные выступления были быстро подавлены и не вызвали у мирового сообщества особенного ажиотажа, несмотря на сравнимый уровень жёсткости и участие войск Саудовской Аравии, а Сирия «держится» во многом из-за позиции России и Китая.
Северная Корея имеет в этом смысле прикрытие в лице Китая и России, которые, как минимум, будут весьма жёстко препятствовать попыткам подливать масла в огонь извне. Китай, конечно, в этом смысле будет более активен, но даже от Кремля будет естественно ожидать заявлений типа «это внутреннее дело страны, никто не должен вмешиваться».
Причины этого тоже весьма понятны. Любая дестабилизация ситуации на Севере бьет по китайским и российским интересам хотя бы с точки зрения геополитики. Детали этого неоднократно обговаривались мной в иных материалах, и потому я не буду на них останавливаться.
Итак: понятно, что сегодня Северная Корея не очень устойчива. Однако без форс-мажора данная конструкция пока не может обрушиться сама по себе, как бы это ни было неприятно враждебным ей силам.
Вероятность реализации в КНДР «ближневосточного сценария» мала: у «контркультуры» не было условий для возникновения, у протестного движения нет возможностей для самоорганизации, существует понимание того, что объединение не улучшит ситуацию. Даже если по некой причине там начнутся какие-то протесты, за ними будут стоять иные движущие силы, и они пойдут по иному сценарию.
Конечно, соседи КНДР должны быть готовы к любым поворотам событий, и в этом смысле инструкции на тему «Что делать, если северокорейский режим внезапно развалится», не менее важны, чем аналогичные разработки, посвященные, скажем, нападению на Японию исполинского рептилоидного монстра. Главное – смотреть в корень и понимать, насколько действительно велика вероятность того или иного события, не поддаваясь на алармистский тон ангажированных экспертов. Напоминая себе, что в этом случае Северная Корея должна была бы уже 20 лет назад исчезнуть с карты мира.
Константин Асмолов, кандидат исторических наук, ведущий научный сотрудник Центра корейских исследований Института Дальнего Востока РАН, специально для Интернет-журнала «Новое Восточное Обозрение».
